– Говори дело, поп! И не жуй мякину! – строго промолвил Хитрово.
Агафон опять рухнул на колени и обсказал всё, что зрил своими очами.
Воевода переглянулся с Кунаковым и, помедлив чуток, приказал сотнику:
– Иди и всё проведай. И не спеши, всё проведай!
Агапов внимательно глянул на воеводу и уловил в его глазах лукавую смешинку.
– Григорий Петрович, как мыслишь? На твоей памяти такие случаи бывали?
– Эх, батюшка, Богдан Матвеевич! На моем веку много чего случалось видеть. Что говорить, хоть казаки и на государевой службе, а всё равно народ шалый, необъезженный.
– То и я вижу, что балуют, – со вздохом промолвил Богдан Матвеевич. – Но других людишек, Григорий Петрович, у нас нет. Рады бы других иметь, но где их взять? Или теми, что есть, обходиться будем?
– Придётся этими обходиться, – после долгого раздумья, бросив на Хитрово усмешливый взгляд, сказал Кунаков.
Поп Агафон с ожиданием взирал на дверь. Сотник задерживался.
– Если помыслить, – продолжил дьяк. – Наши людишки не так и худы, только за ними пригляд нужен и крепкая рука…
Закончить государственную мысль Кунакову не дал сотник. Он стремительно вошёл в избу и низко склонился перед воеводой.
– Не успел я, батюшка Богдан Матвеевич! Казаки всё мясо разобрали и попрятали! Вели меня покарать!
Воевода задумался, а поп Агафон ждал с надеждой его решение.
– Вот что, Агафон, выдаю я тебе сотника головою! Хочешь, казни, хочешь, милуй.
Приговор был столь неожиданным, что Агафон растерялся. Он никак не мог уразуметь, говорит воевода серьёзно или шутит.
– На что мне его голова? – наконец вымолвил он. – Буду молиться, чтобы Господь простил нас, грешных, за содеянное.
Агафон перекрестился на образа и, поклонившись воеводе, вышел из избы.
Вскоре, вслед за Пасхой, в Карсун пришло долгожданное весеннее тепло. Солнце с каждым днем подымалось всё выше и выше, но земля, казалось, согревалась не только его лучами, тепло шло из самого земного нутра, побуждая всё живое расти и набираться жизненных сил. На берегу Барыша покрылись цыплячим пухом зарозовевшие ветки ивняка, лёд на реке потемнел и стал распадаться на большие и малые льдины. Река вскрылась тёплой дождливой ночью как-то тихо и незаметно. К утру она превратилась в быстрый и мутный поток вспененной воды, который нёс на себе грязные льдины, вымытые из берегов островки земли и рухнувшие деревья. Вода шла вровень с берегами, и кое-где даже заплескивала за них, заливая низины, и подступала к крутому земляному валу, которым был защищён Карсунский острог с половодной стороны.
Прошло несколько дней, и вода стала спадать. Со стороны Дикого поля на Карсун дохнуло уже настоящим летним теплом, пойменные луга стали покрываться свежей травой, из почек деревьев выбрызнула зелень листьев, а небо заполнили стаицы перелётных птиц, возвещавших своими кликами о близком начале лета.