Хитрово взял из рук Твёрдышева грамоту и стал вычитывать. Казанский воевода князь Прозоровский утверждал ею купца гостиной сотни Среднего Поволжья Ерофея Твёрдышева кабацким целовальником в Синбирске, которому было велено построить там кабак и вести государеву торговлю вином беспрепятственно со стороны местной власти.
Богдан Матвеевич посмотрел на целовальника, оценивая, какого полёта птица с золотым пером восхотела присесть на Синбирскую гору. Купец был одних лет с воеводой, коренастый с холодным и твердым взглядом и знающий себе цену. Знал целовальнику цену и Хитрово, не менее двадцати – тридцати тысяч рублей, с меньшей в гостиную сотню не записывали. Эти люди вели не только свои торговые дела, но и несли государеву службу таможенными головами в Архангельске и Астрахани, ведали государеву пушную казну и государевы питейные дома.
– Где мыслишь кружало ставить? – спросил Богдан Матвеевич.
– На пристани в подгорье, – не задумываясь ответил купец. – Так в Казани и Нижнем Новгороде устроено. Деньги на реке, суда и люди идут вверх и вниз Волги.
– Воевода Прозоровский отписывает, чтобы я тебе помощь оказал, – сказал Хитрово. – Что нужно?
– Вели, воевода, дать с десяток плотников, что избы горазды рубить. Я оплачу.
– Того не делай, – сказал Хитрово. – Не порть людишек легкими деньгами, они содержание за год получат. Людей тебе дадут. Что ещё просишь?
– Мне ведомо, воевода, что здесь богатые рыбные ловли, – сказал Твёрдышев. – Позволь взять в откуп остров Чувич на пять лет. Большой прибыток казне будет.
Богдан Матвеевич был готов к этому разговору. Речь об откупе шла и в Москве, чтобы он брал деньги на строительство крепости из них.
– Добро, – сказал воевода. – Я с дьяком размыслю над этим. Но в любом случае без задатка дело не сделается.
– Я готов хоть сейчас дать пятьсот рублей, – обрадовался купец. – Больше при мне нет.
– Как там князь Прозоровский? – спросил Богдан Матвеевич. – Не скучает на воеводском сидении о Москве? Крепко держит вашего брата, гостиных купцов и других городских тяглых людей?
Помня, что он разговаривает с окольничим, Твёрдышев правды о Прозоровском не открыл и только одно молвил:
– Князь мимо себя ничего не пропускает.
– Прошу со мной отобедать, – улыбнувшись, сказал Богдан Матвеевич.
Стол у Хитрово стал не в пример богаче, чем при зимнем карсунском сидении. Васятка подал стерляжью уху, обильно приправленную перцем, варёного сома, чёрную икру, астраханские персики, изюм и халву. Запивали съеденное квасом.
За обедом Богдан Матвеевич ненавязчиво расспрашивал гостя, тот не отмалчивался и поведал, что Твёрдышевы всегда были торговыми людьми, вели большую рыбную торговлю от Астрахани до Рыбной слободы, в коей их родовая отчина. В гостиную сотню вышел ещё дед Ерофея, которого знавал даже патриарх Филарет, отец царя Михаил Федоровича, как участника ополчения Минина и Пожарского.
– В те годы, – сказал Ерофей Твёрдышев, – государь торговых людей привечал, их зажитками вставала Русь из разорения. При Михаиле Федоровиче с тяглых людей почти каждый год брали то пятую, то шестую, то седьмую деньгу от того, что они имели. Моему батюшке его отец оставил казны наполовину меньше, чем получил от своего родителя.
Хитрово знал, что многие гости понесли большие убытки и умалились, но не все. И этот Твёрдышев был не так беден, как хочет прикинуться.
– Полно жалиться, – укорил он гостя. – Ты и государю служишь, и себя не забываешь. Многие дворяне той чести не имеют, что ты. Или тебе воли мало? Или ты хочешь, как в Англии, государем повелевать, на что ему деньги тратить и откуда их брать?