– Что у нас, палок мало? – сказал воевода. – Пусть ров роют, под караулом, а на ночь в тюрьму!
Когда на следующее утро Хитрово выезжал из крепости, тюремные сидельцы уже копошились с лопатами на дне глубокого рва, а по его краям прохаживались два стрельца с пищалями.
Воевода, кроме Васятки, взял с собой два десятка казаков. Он ехал впереди всех на буланом жеребце, который статью напоминал Буяна, из его московской конюшни. Хитрово любил крупных коней, считая, что воеводе неприлично садиться на большеголового и длинногривого ногайца. Это казак служит на коне, а воеводе конь нужен для парадного выезда.
Казачья станица, ведомая воеводой, спустилась к Свияге, спугнув из камышей несколько уток. Наплавной мост, покачиваясь, лежал на воде от одного берега до другого. По нему ехали несколько казаков на службу, в крепость из слободы, которую они начали строить на левой стороне Свияги.
Воевода дождался, когда они выедут на берег, и лёгким движением поводьев послал жеребца на мост. На середине реки тень, отбрасываемая Синбирской горой, исчезла, стало яснее видно, на воде заиграли солнечные блики. Жеребец прыгнул с неустойчивого моста на землю и пошёл рысью. Воевода завернул его вправо, к избам, разбросанным на луговине. Богдан Матвеевич издали пересчитал их: чуть больше двадцати, менее половины из тех, что должны быть, и причина этому была – казаки заняты службой, избы поставили те, что от неё были на время свободны.
Казаков на новое поселение брали из прежнего жительства по одному, редко по два человека из семьи. От государства им давалось денежное жалованье за службу, конь, пищаль и кормовое содержание. Обычно выбирали молодых и семейных как более способных к переезду. На новом месте они получали земельный надел от десяти до тридцати десятин, смотря по чину, и пять рублей на домовое строение.
Ещё с весны семьи переселенцев потянулись за мужьями и отцами, часто пешим ходом, неся на себе пожитки и ведя на верёвке корову или тёлку. Те, у кого было время, поставили избы, но многие ещё жили в шалашах. Воевода это отметил и решил по возвращении в Синбирск вернуть бездомных казаков в слободу из полевой службы, чтобы они обустроились.
Избы и шалаши были пусты, все люди находились на покосе. Травы на пойменных лугах стояли столь высокие, что жеребец воеводы задевал их брюхом. За станицей оставалась широкая полоса примятой копытами коней росной травы. Сладко пахло кашкой, чабрецом, со всех сторон кричали свое «пить-полоть» перепела, жаворонки то и дело взвивались кверху и быстро падали опять, точно камешки. Заяц-русак, весь мокрый от росы, выскочил на голое место, увидел людей и присел, затем пошевелил ушами и, вскидывая задом, кинулся прочь.
Часть луга уже была выкошена, жёнки ворошили деревянными вилами сено, а казаки, слаженно взмахивая косами, оставляли за собой густые валки травы. Появление воеводы с казаками отвлекло их от работы.
– Бог в помочь, православные! – громко сказал Богдан Матвеевич, останавливая коня.
– Благодарим, воевода! – отвечали казаки и жёнки.
– Зрю, управляетесь с сенокосом?
– Дал бы Бог вёдро, с сеном будем!
Приехавшие казаки здоровались с косцами.
– Челом, Максим! Как тебя Бог милует?
– Бог дал поздорову – голова жива.
– Что с Федькой стряслось?
– За старые шашни скинули с башни.
Хитрово строго глянул на полусотника: что за разговоры про какого-то Федьку?
– Почто с коней послезали, а ну садись! – закричал полусотник, наступая конём на людей.