– Разоспались, лежни! Сейчас спытаю, какие вы работнички! Филька, чисти рыбу! Влас, готовь кипяток! И ты, новик, с ними! Рыба в кошёлке на дворе!
Федька первым подхватился со своего лежбища, выскочил во двор, сбегал за угол, измочился в траве, мокрой от ночного дождя, нашел, где лежит рыба. Её было много, полууснувшей и ещё трепыхавшейся, в сетяной кошёлке.
Федька и Филька почистили рыбу, промыли в речной воде, тем временем у Власа поспел кипяток. Получилась не уха, а полный котёл сваренной рыбы. Не успела чайка до половины Волги долететь, как возле каждого едока выросла куча рыбьих костей.
– Вижу, знатные вы работнички, – сказал Степан. – А ты что, парень, башкой крутишь?
– Гляжу, коня моего нет, – растерянно пробормотал Федька.
– Цел твой конь, я его к своему отвёл. Пусть по травке погуляет. И то сказать, конь тебе сейчас ни к чему. Сядешь за весёлки дубовые и начнёшь, вольный сокол, ими, как крыльями, помахивать!
День ватажники провели без дела. Хозяин куда-то исчез. Влас и Филька завалились спать, а Федька бродил по окрестностям. Место здесь было глухое, высокий гористый берег, поросший мелколесьем, с оврагами, уходившими неведомо куда, гладкие, обточенные водой большие камни, вкруг которых вскипали и пенились волны. Волга в этих местах делала крутой изгиб, называемый Самарской Лукой, и зажатая крутыми берегами река резко убыстряла своё течение.
Помотавшись по округе, Федька вернулся к избе. Его сотоварищи продолжали храпеть, а Степан плёл, сидя на брёвнышке, из ивовых прутьев морду для ловли рыбы.
– Тоскуешь, парень? Это зря. От этого избавляться надо, как от лихоманки. Раз пристал к ватаге, то вся прошлая жизнь напрочь отрублена. У тебя теперь на всю жизнь один товарищ – острый нож.
– Ты, дедко, давно здесь бытуешь? – спросил Федька.
– Я-то? Да всю жизнь живу на этом самом месте. И деды мои здесь жили, и прадеды.
– Значит, у тебя семья была?
– А как же, – усмехнулся Степан. – Жену вот схоронил, а два сына на Низу ватажничают. Прошлым летом от них привет получил. Хочешь знать как? Тогда слушай. Раззуделось у меня плечо, думаю, дай хоть ещё раз схожу с Ломом, погуляю на Волге. Прижались мы к берегу супротив Яр-Камня и дождались струг с красной рыбой. Подошли мы к нему вплотную, а оттель приказчики пищали выставили. Наш атаманушка страсть не любит, когда его воле супротивничают. Как крикнет громовым голосом: «Сарынь на кичку!», пищали те в руках приказчиков и задрожали. Одна стрелила, да мимо, а две другие не загорелись, знать зелье в них было порченым. А мы, ватажники, уже наверху. Всех приказчиков побили, а старшего пузана оставили для расспроса. Подвели его к атаману, а пузан от него харю воротит, на меня уставился и говорит: «Есть ли у тебя, старый ворище, сыны на Низу?» Есть, говорю, Фрол да Кирша. «Похожи они на тебя, как две слезинки, – сказал старший приказчик. – Только плачу ими я. Увели твои воровские наследники дочерей моих, воровскими жёнками нарекли. Так что мы с тобой сваты».
Челом, говорю ему, дорогой сватушка, проходи в красный угол, дорогим гостем будешь. Влас подхватил приказчика и подволок на огнище. Стащили с приказчика сапоги и штаны и поставили на раскалённые уголья. Вот так, Федька, я дорогого свата встретил и привет от сынов получил.
– А где он сейчас? – спросил после некоторого молчания Федька.
– Кто? Приказчик? Перезимовал в Волге, а где сейчас, не ведаю, – сказал Степан с такой задушевной искренностью, что Федьку пробрал ледяной озноб.
Бухнула дверь избы, Влас и Филька отлежали, до судороги, бока и встали, чтобы встряхнуться.
– Как раз вовремя, соколики, пробудились, – сказал Степан, указывая рукой на Волгу. – Кажись, атаман к нам припожаловал.
– Глазаст ты, как пёс, Степан, – сказал Филька. – Точно – парус. Это откель Лом путь держит?
– Всё-то тебе выведать надо, – усмехнулся ватажник. – Вот придёт Лом, его и спроси.