Послышались частые звуки, но их издавали не птица, не зверь. Так всей утробой расхохотался Влас.
– Не дури человека. Скажи, где ты зиму обретался.
– Годи!
Филька отвернулся и, когда Федька снова увидел его, то вздрогнул от омерзенья. Лоб, нос и кисти рук бродяги были покрыты погаными язвами, глаза лишились век и были закачены в разные стороны. Филька упал на колени и, схватив Федьку за полу одежды, завопил страшным голосом:
– Подай и зарежь меня! Подай и убей меня!
Федька в ужасе попятился, а калека поволокся за ним по земле. Влас ухал и булькал, корчась от приступа хохота.
Филька встал с земли, снял язвенные нашлепки с лица и рук, сунул их за пазуху. Затем вернул вывороченные веки на место. Он был доволен произведённым впечатлением.
– Что не подал калеке? – спросил Филька. – Я даром не скоморошничаю. С первых денег отдашь полтину. Так, Влас?
– Будет с тебя алтына. На Москве, чай, больше полушки не давали.
– А вот врёшь! На Пасху рубль получил.
– Будет врать, – сказал Влас. – Кто такие деньги при себе носит?
– Эх, тьма арзамасская! Царь дал, когда в Покровский собор шёл.
– Ладно, – махнул рукой Влас. – Дал так дал, может, я запамятовал. Ты лучше расскажи, как мы на Москве зимовали.
– Запамятовал, – недовольно сказал Филька. – Ты на тот рубль ведро вина выжрал… Что ж, про Москву всегда можно вспомнить. Мы в этом году, Федька, как Волга вставать начала, разбрелись из ватаги кто куда. Одни по своим избам в деревни, другие на богомолье по монастырям, а мы с Власом на Москву двинули, как и всякую зиму. Я нацеплю язвенную личину и на папертях обретаюсь, а Влас своим делом промышлял. Каким? Пусть сам скажет. Так и перебились. Или не так, Влас?
– А теперь что, все ватажники опять вместе сходятся? – спросил Федька.
– Все, кто жив остался, – ответил Влас. – Будет и новики, вроде тебя.
На следующий день, когда солнце стало спускаться за высокую гору, они подошли к большой приземистой избе, скрытой в зарослях ивняка недалеко от берега. Почуяв чужих людей, залаяла собака. Изба казалась нежилой, но вскоре из неё послышался хриплый голос:
– Это кого лихоманка принесла?
– Открывай, Степан, свои! – крикнул Филька.
– У меня таких своих полна изба! И кипятком ошпаривал, и вымораживал, ничто их не берёт!