Усадьба ожившего мрака

22
18
20
22
24
26
28
30

Наверное, он снова зарычал. На сей раз не от голода. Слава богу, не от голода! Он зарычал от ярости! И рыком своим потревожил ее хрупкое равновесие. Лидия дернулась, снова застонала. По ее шее прямо за ворот разорванной блузы стекал тонкий ручеек крови. Стекал из прокушенной вены, марая белый хлопок ярко-алым. Пахло вкусно, дурманно и пьяняще. И оставленная чужими клыками рана, казалась приглашением на пир.

Он шел медленно-медленно. Не шел, а крался, как дикий зверь. Он не смотрел ни на изможденное лицо, ни на острые ключицы, ни на виднеющуюся в прорехах блузы грудь. Он смотрел только на шею. Ничего не мог с собой поделать. С этой тварью внутри себя.

Он бы не устоял, не сдюжил в этой борьбе, если бы Лида не открыла вдруг глаза. А она открыла, посмотрела ясным, незамутненным мукой взглядом и улыбнулась ему разбитым ртом.

– Ты нашел меня.

– Я нашел тебя.

Под этим ясным взглядом его отпустило, откатилась черная ненасытная волна. Надолго ли? Григорий не знал, он знал только одно – нужно спешить! Нужно до последней капельки использовать этот невиданный фарт.

Прежде чем приблизиться к Лидии, он провел языком по клыкам. Не было клыков, спрятались. Вот и хорошо.

Походным ножом он в один замах перерезал веревку, на лету поймал Лидию, прижал к себе, застонал от радости и отчаяния.

– Все будет хорошо, Лидочка. – Говорить нужно было хоть что-нибудь. Просто, чтобы она его слышала, чтобы понимала, что это не сон и не бред, что это все на самом деле. – Я пришел за тобой.

Прядь ее волос щекотала щеку. Приятное чувство, почти забытое, ускользающее.

– Гриша… – Она снова открыла глаза, всмотрелась в его лицо. Что увидела? – Гриша, он не человек, – сказала шепотом и беззвучно заплакала…

Он уже и сам знал, что Вольф не человек. Они искали четвертого упыря. Вот и нашли.

– Я знаю. – Пальцем он стер слезинку с ее щеки. – Я его убью. Обещаю. Слышишь ты меня, Лида? Я убью этого упыря!

Она не слышала. Она потеряла сознание. Наверное, это и к лучшему, потому что сейчас, чтобы выбраться из погреба самому и вытащить ее, Григорию нужен поток и все те силы, которые может дать ему его не-человеческая суть.

Выбрался. Вынес Лидию в бальный зал, положил в центре на пол, не выходя из потока, не ослабляя себя ненужными сейчас человеческими чувствами, осмотрел с ног до головы, изучил раны, оценил кровопотерю. Да, теперь он так тоже умел.

Вольф играл. Играл, когда был человеком. Играл, когда стал упырем. Те же живые игрушки, другие возможности. Сколько бы ей осталось, если бы Григорий ее не нашел? День-два? Научился ли Вольф контролировать свой голод? Или не стремился к контролю? Когда ты почти всесилен и почти бессмертен, зачем думать о поломанных, выпитых до самого дна игрушках? Но Лидия была не простой игрушкой, Лидия его зацепила. Наверное, еще тогда, в пыточных застенках. Чем зацепила, Григорий не хотел знать. Наверняка он знал только одно – Вольфу не жить. Он сделает все возможное, он костьми ляжет, чтобы стереть с лица земли эту нежить. Но сначала Лидия! Лидии нужна медицинская помощь. А еще ей нужно оказаться как можно дальше от него. Оказаться до того, как он окончательно утратит контроль над зверем внутри себя.

В щели между ставнями уже пробивался не призрачный, а самый настоящий свет. Рассвет перешел в полноценное утро, таящее в себе множество опасностей и для него, и для Лиды. Поэтому нужно спешить, управиться, пока силен утренний туман, а горожане еще не выбрались из своих теплых постелей. Значит, снова поток, потому что по-другому никак. Потому что нет у него достаточных сил и достаточной скорости. И снова риск. Риск не справиться с самим собой, риск причинить вред Лидии.

– Разберемся, – сказал он зло и одним движением оторвал кусок от подола Лидиной юбки. – Видишь, как оно? Сначала ты меня перевязывала, а теперь я тебя.

Руки предательски дрожали, когда он обматывал свой импровизированный бинт вокруг Лидиной шеи. Дрожали они, и когда он осторожно стирал кровь с ее разбитых губ. Захотелось поцеловать. Впиться долгим, голодным поцелуем в этот окровавленный рот. Пришлось отшатнуться, сунуть в зубы последнюю папиросу, чиркнуть спичкой. Запах табака слегка приглушил все остальные запахи: и лесных трав, и крови, и Вольфовского одеколона, запутавшегося в распущенных Лидиных волосах. Вольф любил волосы, за волосы было так хорошо ухватиться…

– Разберемся, – прорычал Григорий, подхватывая Лидию на руки и прижимая к себе. – Я все исправ…