Усадьба ожившего мрака

Начинать поиски следовало от избы-лазарета. Именно здесь Лида и жила, и работала, именно отсюда нужно начинать.

В избе пахло кровью. Это был густой, омерзительно неживой дух. Он забивал собой все вокруг. Вдыхать его было больно, но Григорий себя заставил. Он стоял с закрытыми глазами, принюхивался и прислушивался к тому, что творилось вокруг и у него внутри. Из сотни едва уловимых запахов выхватил один единственный, знакомый и звонкий, как весенняя капель. Так пахли травы, которыми Лида ополаскивала волосы. Он точно это знал, он запомнил.

Григорий открыл глаза, из густого смрадного облака шагнул к порогу, словно за невидимую нить ухватился. Снаружи стало легче. И дышать теперь получалось без боли, и нить сделалась ярче и ощутимее. Он взял след, и был не намерен с него сходить.

След вывел к землянке, в которой жили Соня с Шурой. Прежде, чем уйти из отряда, Лида зашла за девочкой. Вот и вторая ниточка, не такая яркая, не такая звонкая, но все равно отчетливо ощутимая. Из отряда они ушли вдвоем.

Дальше было проще. Дальше Григорий уже видел следы. Они уходили неспешно, и не таясь. Значит, ушли до нападения, значит, планировали вернуться. А ему сейчас оставалось только одно – идти по следу.

След вывел его не к болоту, а к поросшей весенними первоцветами полянке. По примятому мху стало ясно, что девочки не прошли мимо, девочки нарвали цветов и еще какой-то неведомой горько пахнущей травки. Наверное, за вот этой травкой они и уходили. Наверняка, они планировали вернуться. Планировали и попытались. Вот они – следы, ведущие от полянки к окружающему лагерь ельнику.

Дальше Григорию словно бы показывали немое кино. Такими яркими, такими четкими стали следы.

Вот они шли, не таясь, о чем-то весело болтая. Вот они замерли. Да, прямо на этом пятачке уже почти вернувшегося в прежнее состояние мха. А потом побежали! Соня впереди, Лида следом. Они услышали крики и выстрелы. Другого и быть не могло. Соня рвалась обратно в отряд, пыталась поднырнуть под колючие еловые лапы. Лида ее не пустила, поймала за руку, сначала остановила, а потом и вовсе заставила упасть на землю.

Григорий тоже упал на колкую подушку из прошлогодней иглицы, раздвинул еловые лапы. Нет, лагерь не лежал перед ним как на ладони, но крышу лазарета он видел. Они тоже видели, но большей частью слышали.

Было ли при них оружие? Григорий закрыл глаза, из мешанины запахов вычленяя запах оружейной смазки. Нет, за цветочками и травкой девочки пошли безоружные. Только у Лиды был маленький перочинный нож. Она всегда держала его при себе, прятала то за голенищем сапога, то в кармане пальто. Ей казалось, что этот ножик может уберечь ее от беды, ей так было легче.

А потом в нос шибануло псиной. Сначала псиной, а потом и кровью. Пригодился ножик… Мертвый пес лежал в сотне метров от того места, где прятались девочки. Над его перерезанным горлом уже вились мухи. А на зеленой, еще не побитой ярким солнцем траве чернели запекшиеся капли крови. Лидиной крови…

Пес напал и ранил. Если судить по количеству крови, рана была неглубокая. Это оставляло надежду. Лида защищала себя и защищала Соню. Доведенная до отчаяния женщина способна на многое. А женщина, вынужденная защищаться, способна на что угодно.

Радовало одно, если в сложившейся ситуации его могло хоть что-нибудь радовать – девочки не вернулись в отряд. Они не видели то, что видел он. Они уходили прочь от лагеря, и Григорий шел по их следу.

В потоке можно было оставаться почти равнодушным, но даже в потоке он чувствовал волнение. Чтобы пересечь болото, нужно быть либо Зверобоем, либо Власом Головиным. Хватит ли этим двум девочкам навыков и удачи, чтобы преодолеть топь и остаться в живых? Ждать оставалось недолго. Перед внутренним взором всплыло белое лицо утонувшего в болоте немчика. Что станет с ним, если он увидит лицо Лиды?

Такой вопрос лучше не задавать себе, даже находясь в потоке. Сейчас нужно надеяться, что его фарт может распространяться даже на тех, кого он… любит. В потоке признание далось легко. Обычная констатация факта, а не признание в любви. Да и некому пока признаваться. Если только себе самому.

Первое время его девочкам и в самом деле везло. Где-то до середины пути. Но потом одна из них, скорее всего Соня, провалилась в трясину. Соня провалилась, а Лида ее вытащила. Чтобы вытащить сломала вот эту чахлую березку. Пенек есть, стволика нет. Утонул? Или Лида приспособила его в качестве посоха? Приспособила. Потому что вот и второй пенек. Только на сей раз не березовый, а осиновый. Случайно ли? Или это Соня решила подстраховаться от всех напастей сразу?

Не было у Григория ответа на этот вопрос. Да и какая разница? Главное, что из трясины девочки выбрались. Промокли до нитки, наверняка замерзли, но выбрались. А еще важно, что шли они не напролом, а делали крюк по краю трясины. Так было безопаснее и надежнее. Не так глубоко, не так страшно. Идти придется дольше, зато больше шансов остаться в живых, меньше шансов нарваться на возвращающихся с операции карателей.

Думали ли они про карателей? Григорий считал, что думали. По крайней мере, Лида. Рана ее больше не кровоточила. И это было хорошо. Еще одно подтверждение тому, что рана неопасная. Еще одна серебряная монетка в копилку фарта.

Оказавшись на твердой почве, они развели костерок. Небольшой, лишь для того, чтобы просушить одежду. Пока обсыхали, наверняка, решали, как действовать дальше. Выход у них оставался только один – двигаться к городу, искать выход на подпольщиков. Наверняка, у Лиды был этот выход. Она же сама из подполья, любимая медсестра сначала Тимофея Ивановича, а потом и Зосимовича. Земля ему пухом…

Судя по состоянию углей, отдыхали девчонки недолго. Тепла от костра и времени только-только хватило, чтобы слегка обсохнуть. Хорошо, что погода наладилась. Ночами еще прохладно, но днем на солнце уже достаточно тепло. На желтый диск солнца Григорий глянул без злости, понимал, что солнце ему больше не друг, но и не враг точно. Зудящая шкура – невеликая плата за возможность находиться на улице днем. А если поднять воротник да надвинуть на глаза шляпу. Он уже начал задумываться о шляпах. Примерил однажды в квартире, которую обчистил. Просто так примерил, от нечего делать. Но собственное отражение в зеркале ему понравилось. Шляпа как-то сразу прибавила ему и загадочности, и того, что в книжках называют импозантностью.