– Нет! Да…
Стыдно чувствовать голод, когда твоя подруга в беде, а люди, которых ты успела полюбить, мертвы. Но Соня и в самом деле очень хотела есть.
– Держи! – Он вложил что-то в ее ладонь.
Это было завернутое в бумажную обертку печенье. Оно пахло ванилью и земляникой, оно было умопомрачительно вкусным. Соня сунула в рот одно печеньице, зажмурилась.
– Ничего другого взять не додумался. – В голосе дяди Гриши послышались виноватые нотки.
– Спасибо. Очень вкусно. Может вы тоже? – Как же ей не хотелось расставаться с этим удивительным печеньем! Снова стало стыдно. До слез.
– Доедай все, я сыт. – дядя Гриша взял ее за руку, потянул прочь от избушки в кромешную, непроглядную темноту.
Как же они будут в этой темноте? Как справятся?
– Держись меня, Соня. И ничего не бойся. – Дядя Гриша словно читал ее мысли. – Нам нельзя медлить. Надеюсь, еще не поздно.
Не поздно для чего? Для того, чтобы догнать тех, кто похитил Лиду? А если ее не похитили? Если ее убили? Порвали в клочья и бросили где-то тут, в темноте?
– Она жива? – задала Соня вопрос, который не следовало задавать. Он не знает. Никто не знает, что случилось.
– Я надеюсь.
– И если она жива…
– Если она жива, я сделаю все возможное, чтобы их вернуть…
– Их?..
– Доедай печенье, Соня. Нас ждет долгий путь.
Митяй лег спасть самый первый, натянул на голову куртку, чтобы не мешали ни свет, ни голоса, крепко-крепко зажмурился.
Сон не шел. Приходилось считать до ста. Потом от ста и обратно. Потом до трехсот и обратно. На счете «двести семьдесят пять» он наконец оказался в том месте, в которое так стремился попасть.
В этом доме его уже ждали. Невидимые хозяева смели пыль с каменных плит пола, вымыли некогда грязные стекла окон. Вот только за окнами была кромешная тьма, поэтому разглядеть, что же это за место такое, у Митяя не получилось.
В доме по-прежнему жило эхо. Оно, словно маски, примеряло голоса. Мужские, женские, детские. Оно то смеялось, то плакало, рассыпаясь под высокими сводами на множество неразличимых ухом осколков.