– Ну что, моя милая фройляйн, видишь, как все вышло? – сказал ласково. – Я оказался умнее и сильнее своего неразумного старшего брата. Я избежал искушения попробовать этой вашей удивительной погибельной крови. А знаешь, почему? Потому что дух естествоиспытания во мне сильнее голода. Клаус в некотором смысле был животным, ему всегда было тяжело противиться инстинктам. Ирма… – он вздохнул. – Ирма, моя бедная маленькая сестренка! Она просто играла в куклы. Разница лишь в том, что в детстве ее куклы были фарфоровыми, а потом из плоти и крови. Знаешь, мне ее не хватает. Она понимала меня как никто другой. Понимала и по-своему даже любила. Как думаешь, милая фройляйн, кто ее убил? Твоя бабка? А может этот садовник, ее слабоумный племянничек? Или тот волчонок, которого я почти приручил?
Чтобы на заскрежетать зубами, Митяй впился ими в свою порезанную руку, хрустнул челюстями.
Фон Клейст обернулся, обвел взглядом пыточную. На Митяе его взгляд задержался, пожалуй, на мгновение дольше. А может быть, ему просто так показалось. От страха. От ненависти. От сжигающей нутро ярости. Как бы то ни было, а фон Клейст его не увидел. Чужой сон, чужие правила. Даже во сне Танюшка пыталась его защитить. Ничего, он вернет ей долг. Он вырвет ее из упыриных когтей. Чего бы ему это не стоило.
А фон Клейст уже снова повернулся к гробу:
– Померещилось. Знаешь ли, в последнее время я живу, как на пороховой бочке. Приходится решать слишком много задач сразу. Очень плохо, что ты не можешь ответить на мой вопрос, но уверяю тебя, я разберусь со всеми. Мой верный Вольф уже вышел на след. Это очень удобно, не приходится марать руки. В конце концов, я в первую очередь ученый, мне недосуг тратить время на месть. А ты, моя милая фройляйн, очень скоро станешь моей живой куклой. В память об Ирме. С возрастом я становлюсь сентиментален, приятно иметь под рукой доказательство своей победы над средневековым мракобесием. Рано или поздно, я найду причину, по которой ваша кровь такая уникальная, такая губительная для нашего рода. Но даже сейчас ты можете сослужить мне службу. Ты уже мне служишь, милая фройляйн. Мы с тобой станем родоначальниками… – Он не договорил, снова огляделся, подошел к тому углу, в котором прятался Митяй, протянул руку. Митяй испуганно втянул голову в плечи, но упырь не дотронулся до его головы, он потрогал вмурованное в стену железное кольцо. То самое кольцо, к которому крепилась цепь, на которой когда-то держали самого Митяя.
– Странное чувство… – сказал упырь задумчиво и брякнул кольцом по каменной стене. – Рядом с тобой, милая фройляйн, мне постоянно мерещатся призраки. Ну ничего! – Он театрально хлопнул в ладоши. – Завтрашний день многое изменит! Надеюсь, у меня получится завоевать доверие нового бургомистра. С твоей помощью завоевать, разумеется.
Еще несколько минут упырь бесцельно кружил по пыточной, а потом вышел. Наконец, Митяй смог остаться с Танюшкой наедине. Он выбрался из своего укрытия, подошел к стеклянному гробу, посмотрел сквозь прозрачную крышку. В крышке этой были сделаны небольшие отверстия. Наверное для того, чтобы Танюшка не задохнулась. Чтобы игрушка фон Клейста оставалась живой, как можно дольше. Он любил живые игрушки и даже старался не убивать их без лишней надобности. В отличие от своей сестры. Перед глазами сначала поплыл кровавый туман, а потом из тумана этого выступила водонапорная башня с нагревательным котлом. Пронзительно скрипнул, распахиваясь, круглый люк. Чтобы не видеть тех, кто нашел свое последнее пристанище в котле, Митяй закрыл глаза, а когда снова их открыл, сон изменился. С противоположной стороны гроба, положив передние лапы на стеклянную крышку, стоял Костяная башка.
– Башка, – сказал Митяй радостно, и погладил призрачного пса по черепушке. Да, во сне у него это получилось!
Костяная башка приветственно клацнул челюстями и, кажется, вильнул хвостом.
– Вот ты где! А остальные? Где другие Горынычи?
Костяная башка не ответил, вместо этого он сунул черепушку внутрь стеклянного гроба. Для призрака такой трюк – не великая проблема! Сунул и, кажется, заскулил. Этот полный тревоги и отчаяния звук раздался прямо у Митяя в голове.
– Понимаю, нам тоже ее не хватает, но мы что-нибудь придумаем. Обещаю тебе.
Костяная башка зыркнул на него красным глазом, а потом осторожно сомкнул челюсти на тонком Танюшкином запястье. И в этот миг что-то изменилось. Костяная башка сделался бледным, едва различимым, а на впалых Танюшкиных щеках появился легкий румянец.
– Ты ее так поддерживаешь, да? – спросил Митяй шепотом. – Блондинчик сказал, что ты не чуешь Танюшку, когда она вот такая, почти неживая. Но какая-то твоя часть, которая тоже неживая, нашла способ ей помочь?
Костяная башка снова зыркнул на него красным глазом.
– А остальные почему не могут сюда попасть? Разнесли бы здесь все к едреной фене! Как в прошлый раз. Ну? Чего молчишь?!
Костяная башка вроде как вздохнул. Или вернее выдохнул черное дымное облачко. Через мгновение он был уже рядом с Митяем, потянулся к нему, принюхиваясь, а потом огромные челюсти сомкнулись уже на его запястье. Сделалось вдруг нестерпимо холодно, как тогда, когда Митяй разбил зеркало между мирами, а потом Костяная башка вперил в него немигающий взгляд, и холод от руки растекся по всему телу.
Митяю снова показывали «кино». Оно не было похоже на то, которое в прошлый раз показала ему Танюшка. Это было другое «кино», которое он видел глазами Горыныча. Видеть-то видел, но пока ровным счетом ничего не понимал…
…Горыныч видел мир живых в черно-багряных красках. Митяю понадобилось какое-то время, чтобы понять и приспособиться, чтобы увидеть самому.
Черный человек жег костер. Костер был ярко-алый, злой и голодный. Черный человек кормил огонь костями. Кости пахли смрадом и смертью. Захотелось завыть, отползти подальше от этого отравленного дыма, но он остался лежать и наблюдать. Прядь черных волос огонь сожрал за мгновение, но он все равно понял, кому принадлежали волосы. Хозяйке! Хозяйке, которую он никак не мог отыскать.