Усадьба ожившего мрака

22
18
20
22
24
26
28
30

– Я пришел к Тане, – сказал Митяй шепотом.

Эхо ответило ему сумасшедшим хихиканьем, и он зло топнул ногой.

– Мне нужна Танюшка!

От его ног по каменному полу во все стороны побежали трещины. Много мелких и поверхностных, одна длинная и глубокая, похожая на стрелу. А эхо, наконец, заткнулось. Наверное, испугалось его злости.

– Понял… – пробормотал Митяй себе под нос и шагнул в направлении, которое указывала стрела.

Она привела его к зеркалу. Огромному, потемневшему и помутневшему от времени, в массивной резной раме. По ту сторону не было никого. Не отразился он в зеркале. Такие дела… Зато комната отразилась. Та самая комната в подземелье. Не полностью – лишь кусок каменной стены с вмурованным в нее металлическим кольцом. Митяй скрежетнул зубами, обернулся. Позади него была привычная анфилада. Она уходила в бесконечность, и казалась каким-то гигантским поездом, по вагонам которого можно бродить целую вечность. Вот только нет у него вечности. Сон его может закончиться в любую секунду. Значит, нужно спешить, что-то делать, как-то прорываться в это чертово зазеркалье.

Ладонь Митяя легла на холодную гладь зеркала. Словно это было не стекло, а кусок льда. Огромный кусок льда с вмурованной в него комнатой. А так хотелось, чтобы рука не коснулась, а провалилась. Сначала только рука, а потом и он сам. Как в сказке, которую рассказывала ему мамка.

Не получилось. Кажется, стало только хуже. Комната с той стороны теряла очертания, мутнела. Готовилась исчезнуть навсегда. Митяй зажмурился и со всей силы врезал по зеркалу. И опять, как по каменным плитам, по зеркальной поверхности побежали трещины. По зеркалу трещины, а по его порезанной руке – кровавые ручейки. Они стекали на пол, попадали на стремительно мутнеющую зеркальную гладь, прожигали в ней дыры. В дыры можно было просунуть пальцы, разорвать эту оказавшуюся хрупкой преграду. Митяй не медлил и даже на холод, сковавший руки до локтей, не обращал внимания. Митяй яростно рвал тонкую мембрану между мирами.

В подземную пыточную он не вошел, а провалился, как Алиса из маминой сказки в кроличью нору. Провалился, упал на сырой каменный пол, больно стукнулся головой о стену, затаился.

Над стеклянным гробом стояли двое. Тот самый Рихард Штольц, который оперировал Танюшку, и фон Клейст. Сердце испуганно сжалось и пустилось в галоп. Оно ухало так громко, что Митяй испугался, что эти двое могут его услышать еще до того, как успеют заметить.

Не услышали и не заметили. Это был их общий с Танюшкой сон, они тут были хозяевами. На секунду Митяй подумал, что на самом деле это для него сон, а для Танюшки воспоминания, к которым он сумел протоптать дорожку через анфиладу одинаковых гулких комнат.

– Препарат заканчивается, – сказал Штольц.

Он смотрел не на упыря, а на лежащую в своем стеклянном гробу Танюшку. Этот прозрачный ящик и в самом деле был похож на гроб. Может быть, из-за стеклянной крышки, которой он теперь был накрыт?

– Найдите еще, – велел фон Клейст.

Он тоже смотрел на Танюшку. Во взгляде его был… голод. Вот только голод этот был иного рода. Как сказала бы мамка, видит око, да зуб неймет. Такое мучительное и зудящее чувство недоступности того, что, вроде как, уже в твоих руках. Митяй не понимал, откуда в его голове эти злые, взрослые какие-то мысли. Не знал и не собирался выяснять. Он смотрел и слушал.

– Я делаю все, что в моих силах. – Штольц закашлялся, отступил и от стеклянного гроба, и от фон Клейста.

– Делайте то, что сверх ваших сил, – сказал фон Клейст и кончиками длинных, похожих на когти ногтей провел по крышке гроба. Послышался омерзительный звук, словно кто-то царапнул металлом по стеклу. – Вы сами сказали, что она пыталась проснуться.

– Только однажды! Уверяю вас, я тут же решил проблему.

– Решите ее окончательно!

Фон Клейст вперил в Штольца взгляд, улыбнулся, обнажая острые клыки. Штольц сглотнул, но не сдвинулся с места. Пальцы его безвольно свесившихся вдоль туловища рук мелко подрагивали, как паучьи лапки.