Мисс Моул

– Тогда скажи, – устало предложила Ханна.

– Мне очень жаль, мисс Моул, правда. Понимаю, это кажется подлым, и вы всегда мне нравились, но вы же видите, вы видите?

Наиболее отчетливо Ханна видела себя – бездомной и в обносках, и ее поразило, что Этель не различает эту жалкую потрепанную фигуру так же ясно, как сама экономка, но она сказала:

– Да, вижу. Не говори ему, пока Рут не отправится спать. И сестре ничего не говори. Я уложу ее пораньше, а сама уйду на время. Тебе, наверное, будет неудобно знать, что я нахожусь в соседней комнате, не так ли? – настаивала она.

– О да, мисс Моул, так и есть! Вы обо всем подумали, а я уж постараюсь упросить отца простить вас. Вы были так добры к нам, что он наверняка смягчится.

– Хорошо, а сейчас оставь меня, – велела Ханна.

Она пересчитала свои деньги. Нет смысла оставаться, чтобы получить благословенное прощение мистера Кордера. Завтра же она уедет. Ей не хотелось бежать, не предоставив Роберту Кордеру возможность еще раз проявить великодушие, а себе – сомнительное удовольствие не воспользоваться этим великодушием, однако свой выбор она сделала: она бросит Рут ради счастья Этель. Ханна не могла поступиться достоинством ради девочки, о которой всегда позаботится дядя Джим, и вот ему‐то экономка и написала перед тем, как спуститься в столовую. В дверях она оглянулась, чтобы посмотреть на кораблик, который так долго был ее компаньоном, и решила, что Рут должна получить хотя бы его взамен Ханны Моул.

Казалось, годы пронеслись над головой, пока мисс Моул ждала возвращения Рут и Уилфрида, а потом выслушивала то, что они жаждали ей рассказать. Ужин, омраченный отвращением Роберта Кордера к непредвиденным обстоятельствам, нервным возбуждением Этель и опасениями Рут, которая боялась разоблачить себя неосторожно вырвавшимся словом, тянулся целую вечность, а затем Ханна в последний раз зажгла ночник и выслушала еще несколько признаний Рут, прежде чем смогла выйти из дома, накинув старый ольстер и с непокрытой головой.

Она помедлила у калитки мистера Самсона, но так и не зашла, опасаясь расплакаться, если с ней заговорят ласково, и еще больше опасаясь, что у нее на лице написано, в каком жалком состоянии она находится. Почему же ей так тяжело? Ведь Ханна предвидела подобный исход и готова была встретить его безропотно. Ее огорчает расставание с Рут, или грядущее обсуждение тайн мисс Моул, или отсутствие денег и жилья? Каждая из этих причин была налицо, но все они являлись лишь частью горя: Ханна была несчастна, потому что иссяк источник надежды, который всегда бил для нее, иногда сочась тоненькой струйкой, но чаще изливаясь бурлящим потоком, полным радужных пузырей, которые лопались на губах, оставляя вкус свежести. Теперь источник пересох, и мисс Моул, словно торопясь найти новый, бежала по улице под моросящим дождем той же дорогой, которой они шли памятным вечером с мистером Бленкинсопом и молчали, не зная, что сказать друг другу. Странно было вспоминать, что в тот момент она совсем не нуждалась в присутствии Сэмюэла, но сейчас в ней с каждым пройденным шагом росло желание поговорить с ним – не рассказать ему свою историю, а просто поговорить, прежде чем уехать навсегда.

Мисс Моул обошла холм, не обращая внимания ни на обрывистые берега, ни на темную реку, ни на сверкающие огнями доки, которые так любила. Она знала, что река и доки там есть, и в какой‐то мере это утешало, но Ханна не смотрела по сторонам. Она спешила вниз по склону, через Грин и Альберт-сквер, и не замедляла шага, пока не достигла дома миссис Гибсон. Дверь была открыта, и мистер Бленкинсоп, в пальто и шляпе, как раз повернулся, чтобы запереть ее на ночь.