Мисс Моул

Глава 13

Рут не умела мириться с несовершенством. Она видела его повсюду и находилась в состоянии перманентного бунта. Она замечала несовершенство в себе, отце, Этель, в доме и обстоятельствах жизни. Ничто, по мнению девочки, не было таким, как до́лжно. Потеря матери, впрочем, не подвергалась никакой критике. Это была катастрофа, которую невозможно выразить; Рут не причисляла ее ко множеству мелких, но постоянных мучений и не рассматривала как основную причину своего неудовлетворения. Беда была слишком огромна, не сравнима и не сопоставима ни с чем, она нагрянула извне и в каком‐то смысле так и оставалась снаружи, как холодная черная туча, окружившая тело, которая словно высосала из жизни все, что в ней было нежного, доброго и веселого.

Отец сказал Рут, что Бог ради своих благих целей забрал маму к себе, и хотя девочка неохотно доверяла Господним решениям, тут пришлось подчиниться. Никто, кроме Бога, не обладал силой достаточно великой, чтобы вызвать столь ужасную катастрофу, и Рут не удивило, что Бог захотел владеть мамой единолично. Эгоистичный поступок, но вполне естественный, и она терпеливо сносила потерю, потому что была беспомощна под ее гнетом. Рут восставала лишь против несовершенств, которые легко было бы устранить и причиной которых послужила вовсе не смерть матери. Возможно, с течением времени многие из них просто стали очевидными, а кое с чем девочка даже научилась справляться. Она была очень близка с матерью, и схожесть их образа мыслей лишь удваивала смущение, когда Рут сталкивалась с назидательностью и мелочностью отца или неблагоразумием Этель; жалость, которую оба они старательно прятали, ругая девочку, лишь подчеркивала эмоции, которые отец и сестра пытались скрыть: что они тоже страдают и хотят защитить друг друга. Возможно, Рут переносила бы скорбь более стойко, будь ее обидчики просто папой и сестрой, а не мамиными мужем и старшей дочерью. Стоило напряжению в жизни Рут ослабнуть с одной стороны, когда умерла мама, как с другой поводок натянулся туже. Теперь, когда больше не нужно было притворяться, когда она разучилась и любить, и смеяться – а знакомые миссис Кордер и даже ее муж были бы поражены, как часто та смешила Рут! – девочка могла полностью сосредоточиться на своих недовольствах.

У нее имелось представление об идеальном доме. Мать в этом доме напоминала бы ее маму, но отец был бы совершенно другим. Если уж ему так нужно посвятить себя религии, пусть бы он служил викарием в традиционной церкви, а сама церковь была бы старой, сумрачной и красивой, где люди не пожимают друг другу руки поверх спинок желтых скамей и не обсуждают вслух болезни и детей. Если им захочется поговорить о таких вещах, они сделают это вполголоса, в залитом солнцем церковном дворе, не нарушая торжественности службы и очарования, навеянного цветными витражами и резным камнем. Дом тоже был бы старым, с раскидистым кедром на лужайке и несколькими собаками, а внутри полным красивых и дорогих фамильных ценностей, портретов и старинного серебра, а предки сплошь были бы генералами, адмиралами флота и судьями. Сыновья семейства учились бы в государственных школах и университетах, и никому даже в голову не пришло бы упоминать об этом, а девочки были бы как на подбор красавицы в прелестных нарядах и крутили яркие любовные романы, вместо того чтобы глупо хихикать с молодыми людьми, как Этель, или дуться на всех, как сама Рут. В доме всегда царил бы порядок, а слуги выполняли работу бесшумно. Девочка колебалась между тем, чтобы отец больше походил на деревенского сквайра, а не викария, интересовался сельским хозяйством и любил спорт, – и вариантом, когда он был бы милым и добрым, со странноватым хобби, добавляющим ему трогательной рассеянности. Но одно она знала твердо: такой отец никогда не заставил бы жену и детей краснеть из-за него, не стал бы вести себя ни излишне фамильярно, ни высокомерно-снисходительно в общении с прихожанами, а его детям не пришлось бы мучительно раздумывать, прежде чем пригласить кого‐то на чай. Школьная и домашняя жизнь мирно текли бы бок о бок, и хотя, как все викарии, отец оставался бы публичной фигурой, можно было бы сохранять уверенность, что он не ляпнет ничего такого, из-за чего детей потом поднимут на смех.

О таком окружении и внешних условиях мечтала Рут, однако ничто из этого мать не забрала с собой. При жизни мамы девочка мечтала об идеальной семье с неменьшей силой и, за неимением недостижимого, изображала в школе стойкую нонконформистку, презирающую аристократию и всей душой преданную скромным пуританским предкам. В ее классе были девочки, которые посещали храм на Бересфорд-роуд, и когда отец проповедовал, Рут слушала его ушами этих девочек, готовясь отразить любые нападки, хотя с критикой она по большому счету и не сталкивалась. Одноклассницы были рады восхищаться ее отцом, как и их родители, и Рут грелась в лучах его отраженной славы. Рисковать потерей этой славы, пригласив одну из восторженных обожательниц домой, она не могла. Место отца было за кафедрой, а Рут занимала свою ступеньку в школьной иерархии, где благодаря чувству юмора и непокорному характеру, о которых семья и не догадывалась, она считалась забавной и оригинальной особой. Но кем она предстанет в глазах сверстниц, когда отец будет называть ее Рути, дразнить и отпускать дурацкие шуточки, чтобы гостьи могли почувствовать себя непринужденно и чтобы показать им, что он обычный человек и тоже умеет веселиться? Их представление о Рут поневоле изменится, да и сама она станет другой и никогда уже не сможет вести себя естественно в роли, которая до сих пор так хорошо ей удавалась.

В старинном доме викария это было бы просто; на Бересфорд-роуд – невозможно. Рут не смешивала две жизни: пусть даже презирая себя за снобизм и недостаток мужества, она хотя бы могла удержать за собой завоеванное среди сверстниц место и половину времени чувствовала почти полную свободу. В школе никто не заподозрил бы ни страхов, одолевающих ее по ночам, ни отчаянного стремления к красоте, внешней и внутренней. Рут была усердной труженицей; впрочем, проницательность и своего рода чувство честной игры удерживали ее от превращения в нудную заучку. Скучные добродетели прощались ей ради умения замечать особенности поведения вышестоящих и подражать им; Рут, идущая из школы домой с друзьями, была веселой и дерзкой или прямолинейной и циничной, в зависимости от настроения и впечатления, которое хотела произвести, и очень отличалась от той Рут, которая позже будет витать в невеселых мыслях за ужином.

А уж для той Рут, которой в кои‐то веки удалось щегольнуть красивым нарядом, оказалось по-настоящему ужасно обернуться и увидеть догоняющую стайку школьниц фигуру мисс Моул в старомодном пальто фасона ольстер с пелериной. Наверное, при покупке пальто было красивым и прочным, и оно несомненно обладало характером, который не могли скрыть ни моросящий дождь, ни надвигающие сумерки: в нем у мисс Моул появилась давно исчезнувшая талия и широкие, непропорциональные ее худой фигуре плечи. Не заметить это пальто было невозможно, но Рут приложила все силы, чтобы продолжить весело щебетать с подругами под дробь быстро приближающихся шагов.

Экономка обогнала девочек; Рут почувствовала, как с двух сторон ее ткнули в бока; кто‐то захихикал, а сама она продолжила беззаботно болтать. Однако, расставшись со своими компаньонками, девочка бросилась бежать, тяжело дыша открытым ртом и жалобно кривя губы. Она не лучше святого Петра: как и он, отреклась от своего друга, и если одноклассницы когда‐нибудь снова увидят пальто ольстер и опознают мисс Моул как его носительницу, что они подумают о Рут? Они пихали ее и хихикали, а она не сказала ни слова. Нужно было окликнуть мисс Моул, остановить ее, но Рут побоялась насмешек. Она не только совершила предательство, хуже того: предательство могло раскрыться в любой момент. В тот горький миг Рут поняла, что тайный грех забудется, а грех, явленный миру, запомнится навсегда. Она могла лишь поспешить домой и попытаться хотя бы частично стереть с души позорное пятно.

Сегодня возвращение домой не казалось таким ужасным, как последние два года, но тревога не позволила девочке медленно плестись по улицам, а привычка со всех ног пробегать мимо соседской изгороди и влетать домой запыхавшись была давней, поэтому мисс Моул, которая зажигала газ в светильниках прихожей, не удивил взъерошенный вид Рут. И хотя благожелательный, но проницательный взгляд экономки наверняка отметил не только сырую одежду подопечной, она бодро сказала:

– Не стой в мокром пальто, раздевайся! И беги надень сухие чулки.

– А как же вы, мисс Моул? – слабо пискнула Рут. – Вы тоже промокли.

Мисс Моул с нежностью погладила уродливое пальто: