Мисс Моул

Глава 14

В кои‐то веки руки Ханны были праздны. Она расслабленно полулежала в кресле у камина с раскрытой книжкой на коленях, и Рут, которая взглядывала на экономку время от времени, отвлекаясь от домашнего задания, замечала, что глаза у нее часто закрыты. Мисс Моул выглядела иначе: моложе и, хотя Рут не могла в мыслях подобрать правильного слова, уязвимее. Платье из темно-красного шелка было немодным и старым, но горящий огонь придавал блеск юбке и шелковым чулкам; пряжки домашних туфель сверкали, а праздная элегантная поза и изящные очертания щиколоток рождали в Рут чувство удовлетворения и приближения к идеалу жизни в доме викария, где все переодеваются в домашнюю одежду и никто никуда не спешит. Мать девочки, которая сопротивлялась вечерним собраниям лишь вполсилы и которую в любой момент могли вызвать по делам милосердия, редко надевала по вечерам платье, не подходящее для внезапного выхода в люди, и это глубоко оскорбляло в Рут чувство уместности и добавляло суеты дому преподобного, где каждый, казалось, спешил творить добро исключительно вне родных стен. Все дурацкие вещи, по мнению Рут, были созданы во имя и от имени домохозяек: скучные платья, толстые чулки, чопорные выражения лиц и гнетущее чувство долга. И однако вот она, мисс Моул, которая, пусть и далека от моды, выглядит истинной леди и существует в мире, который не вертится вокруг молельни; в мире, где красота и отдых ожидаемы и достижимы. Рут получила возможность заглянуть в щелку двери, которую ей всегда хотелось распахнуть настежь, и девочка тихонько сказала:

– Мне нравится, когда вы не заняты штопкой.

Ханна на мгновение приоткрыла глаза.

– Я почти задремала, – сонно пробормотала она и снова закрыла глаза. Она лукавила, поскольку ее мозг лихорадочно работал, но насчет правды Ханна была не слишком щепетильна. Она сомневалась в безусловной ценности правды в том виде, как ее понимает большинство, и считала лишь ограничивающей условностью, принятой в обществе. Голая правда чаще всего оказывалась скучной и неловкой, в то время как ложь являлась формой воображения и оберегала частные мысли Ханны. Проводя жизнь в чужих домах, она ежечасно подвергалась риску вторжения в личное пространство, и ложь давала ей необходимое безопасное укрытие.

Вот и теперь, прикрывшись вуалью сонливости, она размышляла, радует ли ее перемена в отношении к ней Рут. Именно над этим Ханна упорно работала, но еще раз убедилась: одно находишь, другое теряешь. Она заполучила доверие девочки, но захватывающая кампания по завоеванию завершилась. Ханна провела ее мастерски, но, к сожалению, об этом знала лишь она сама и не могла при случае похвастать ловкостью. Зато в нагрузку ей досталось бремя, требующее заботы и связывающее обязательствами по рукам и ногам. Она все сильнее привязывалась к Рут, а ведь еще десять лет назад пообещала себе впредь не поддаваться нежным чувствам. Хлопот от них больше, чем пользы, но тщеславие было слабостью мисс Моул. Она жаждала восхищения, хотя давно поняла: нельзя что‐то получить, ничего не отдавая взамен. Ханна решила смириться с тем, что полюбила Рут, поскольку все зашло слишком далеко, чтобы сдать назад, но на этом она и остановится: взваливать себе на шею всю семью она не собирается, да и маловероятно, что ей представится такой шанс. Между мисс Моул и Робертом Кордером существовала инстинктивная антипатия, хотя сегодня вечером он был дружелюбен и похвалил грибы – с тем, правда, подтекстом, что ее настоящее место на кухне и лучше бы там ей и оставаться. Что касается Этель, ту раздирали противоречия: религия тащила девушку в одну сторону, а мирские желания – в другую, и примирить между собой конфликтующие устремления было не под силу никому, кроме самой Этель.

– Я почти закончила, – услышала Ханна голосок Рут. – И готова услышать историю про грабителя.

– Она не годится для рассказа на ночь.

– Но, мисс Моул, вы сами говорили, что грабитель вам понравился!

– Говорила, но у меня вообще странные вкусы. И боюсь, ты сделала уроки кое‐как, лишь бы поскорее освободиться.

– Но сейчас такой удобный случай, никого нет дома…

– Ну хорошо, – сдалась Ханна, поспешно собираясь с мыслями. – Это случилось, когда я жила в доме престарелой леди, которая носила парик. Люди, незнакомые с париками, думают, что они облегчают жизнь: мол, их просто надеваешь и снимаешь, вот и все дела. Ничего подобного! Парик требует не меньшего ухода, чем породистый пекинес; уж поверь мне: я ухаживала и за тем, и за другим. Лишь однажды я утратила самообладание, вот тогда‐то хозяйка и услышала, как я высказала противной собачонке все, что на самом деле о ней думаю; впрочем, мне это пошло на пользу, да и собаке, думаю, тоже. Словом, неважно, суть в том, что у леди был парик, а вернее, даже два, поскольку время от времени их по очереди приходилось отсылать парикмахеру, чтобы привести в порядок. Оба они были цвета чистого золота. Леди владела изрядным состоянием, и ей, наверное, просто нравился такой оттенок. Но она не была вредной старухой. Мне хозяйка даже нравилась. И вот однажды ночью… а дом стоял на отшибе и прямо‐таки приглашал воров наведаться, и еще надо заметить, что как раз в тот вечер один из париков прислали из парикмахерской заказной бандеролью, которую я, не распечатывая, положила на столик на лестничной площадке перед спальнями, где мы оставляли свечи. Да, таков уж был тот дом.

– Ага! – воскликнула Рут. – И грабитель подумал, что это драгоценности?

– Погоди. Я уложила мою старушку в постель, переодела в ночной чепец, и мне очень хотелось ей сказать, что она выглядит очень мило, когда не обряжена в жуткие желтые волосы…

– Должно быть, момент, когда парик уже снят, а чепчик еще не надет, внушал ужас! Думаю, я не смогла бы там долго оставаться.

– Мне и не пришлось: старушка скоро умерла. Она собиралась оставить мне немного денег – так она говорила, во всяком случае, – и, похоже, действительно хотела меня облагодетельствовать, но умерла раньше. С пожилыми леди такое происходит постоянно.

– Она умерла, потому что испугалась грабителя?