Мисс Моул

– Да, такова была идея.

Рут жалостно вздохнула:

– Как бы я хотела послушать уханье сов, мисс Моул… – И запнулась, но Ханна уже выучила: если Рут внезапно умолкает, за этим непременно что‐то последует. – Вы любите попугаев? Я их ненавижу.

– В тебе слишком много ненависти, дитя. Чем тебе не угодили попугаи? Их тоже создал Бог, как и всех остальных.

– Бог создал и мистера Самсона. Когда вы жили в деревне, у вас ведь не было соседей, правда?

– Коровы, овцы, лошади, свиньи, совы…

– Но не попугай и не мистер Самсон! Лучше бы кто‐нибудь другой жил по соседству. Мистер Самсон, едва меня увидев, всегда пытается со мной заговорить через изгородь в садике позади дома. Один раз звал зайти к нему: мол, у него есть для меня котенок. Так что пришлось сказать, что я не люблю котят, хотя, по правде, мисс Моул, я их обожаю! Но сосед меня пугает, иногда даже снится ночью. А раньше я считала… в общем, если обсудить с кем‐то неприятности, они меньше тревожат.

– И давно тебя беспокоит мистер Самсон?

– О, с тех самых пор, как он предлагал котенка… года два, наверное.

– Бедный старый джентльмен, – заметила Ханна.

– Я считаю, что он старое чудовище!

– Ну вот, опять! Что‐то еще было, кроме случая с котятами?

– Много чего, – буркнула девочка.

– Что ж, как‐нибудь расскажешь, послушаю для разнообразия. Но смею заметить, что мистер Самсон тоже одинок.

– Тоже? – задохнулась Рут.

– Да. Как я, – отрезала Ханна. – Спокойной ночи.

Ответ явно поразил малолетнюю эгоистку, да и уход со сцены вышел удачным, удовлетворенно подумала Ханна. Рут не повредит узнать, что другие люди, даже взрослые и старики, которые со стороны кажутся такими уверенными в себе, могут страдать не меньше юнцов; Ханна в принципе сомневалась, что к настоящему моменту хоть кто‐то из домочадцев разок подумал о самой мисс Моул вне связи с собственной персоной. Ее личные комфорт и счастье, за которые семья вроде как несла ответственность, либо предполагались по умолчанию, либо игнорировались. Было нетрудно убедиться, что Роберт Кордер почитает любого обитателя своего дома счастливцем, но даже для Уилфрида, такого же чужака, как и она, мисс Моул оставалась лишь зеркалом, в котором тот рассматривал свое отражение, а растущее любопытство Рут объяснялось детской любовью к интересным рассказам. Подобное отсутствие внимания не слишком льстило Ханне, но, как и все прочее, имело свои преимущества, утешала себя она, входя в темную спальню и направляясь к незашторенному окну.

Мисс Моул опустилась на колени, положила локти на подоконник и уперла подбородок в руки. Крыши зданий напротив влажно блестели от ливня, который низкие облака, гонимые бурей, сбросили на город, как балласт с кораблей, удирающих от погони, и напористый ветер щекотал желающие обмануться ноздри Ханны влажными запахами яблок и мха. Далеко на фоне темного неба, выше взбирающихся от доков Рэдстоу полей, она видела – или воображала, что видит, – возвышенность, за которой скрывались родные края. За этой преградой уютно расположилась родина с ее маленькими фермами и фруктовыми садами, с равнинами, прорезанными оврагами с зарослями ивняка по краям, и холмами, окружающими равнины. Родные места удовлетворяли две стороны натуры Ханны. Она любила домашний уют ферм и деревенских коттеджей, выкрашенных в белый и розовый, с большими садами и маленькими палисадниками, где валялись среди высокой травы пятнистые свиньи, словно вросшие в землю; но не меньше она любила изборожденные выступающими ребрами известняка холмы с плоскими, как вересковые пустоши, вершинами, где издалека вереск кажется почти черным; именно в смешении знакомого и неизведанного Ханна находила особое наслаждение. Два этих мира казались отдельными, но были одним целым: фермерские дворы и поля представляли собой лишь плоть на костях земли, и одно сердце билось и под серыми скалами, и под яблоневыми деревьями. Так и в груди Ханны билось сердце женщины, мечтающей о домашнем очаге, – и вольной искательницы приключений; той, что жаждала любви и связанных с ней обязательств, – и той, что боялась связать себя хоть чем‐то, даже отдаленно напоминающим договор.

Ее домашний очаг был там, за горой, но если когда‐нибудь Ханне доведется вновь сидеть у своего огня, она будет одна или в компании кошки или собаки. Десять лет прошло с тех пор, как она заходила в коттедж, да и снаружи после этого видела его только раз, когда прокралась, чтобы посмотреть на него украдкой сквозь ветки яблонь и убедиться, что дом существует не только в ее снах. Мисс Моул позаботилась о том, чтобы ничем не потревожить нанимателя (не дай бог, он подумал бы, что она явилась за арендной платой, которую он ни разу не платил), но убедилась, что ее владение стоит на прежнем месте: все тот же маленький коттедж с гладким фасадом, остро нуждающимся в свежем слое розовой краски, со шлейфом ярко-синего дыма на фоне холодного серого неба. Это было пять лет назад, и с тех пор могло случиться что угодно. Ханну терзало, что о доме никто не заботится, что он, возможно, давно пустует. Жестоко было игнорировать проблему и абсурдно владеть собственностью, о которой гордость запрещает навести справки, но мисс Моул вела себя безрассудно по отношению к будущему, в котором может понадобиться собственное жилье, зато искренне считала себя дурой и полагала, что должна расплатиться за собственную дурость сполна.

Даже в той безумной истории была своя прелесть, и Ханна помнила и драгоценные минуты нежности, и глупое безрассудство в их неразрывном единстве, без малейшего чувства несовместимости. Всю жизнь – да и любую человеческую личность – можно было уподобить тому эпизоду, ведь самые горькие сожаления всегда проистекают из невозможности принять несовершенство, даже зная, что любая история, жизнь или человек – это всегда сплав, который в силу некой духовной алхимии мы отчего‐то принимаем за чистое, беспримесное золото.