Вместо того чтобы обвинять матку, Фрейд, не тратя времени попусту, сразу обвинил женщин.
Сама матка никогда особенно не интересовала Фрейда, разве что как tabula rasa, на которой он мог построить свою психиатрическую империю. Кроме нескольких случаев, когда мужчины хотели родить, и одной женщины, перенесшей «истерическую беременность», в результате которой она никого не родила, матка в его текстах почти не упоминается. Но хотя гинекологическая анатомия почти не изменила его теории, последние глубоко повлияли на гинекологию.
Как и Шарко, Фрейд рассматривал эту болезнь в качестве невроза «равных возможностей», который поражает мужчин так же часто, как и женщин. Однажды он даже упомянул о преодолении своей «маленькой истерики». Однако подавляющее большинство его пациентов с истерией (и почти все те, кто участвовал в его тематических исследованиях) были женщинами. (Мужчинам с идентичными симптомами обычно ставили такой диагноз, как неврастения, или контузия, – сейчас ее называют посттравматическим стрессовым расстройством.) Женщины, по мнению Фрейда, по своей природе более склонны к нервным расстройствам из-за сексуальных конфликтов, с которыми они сталкивались на своем извилистом пути взросления. И именно они в основном передают склонность к истерии по наследству.
В 1980 году истерия была окончательно исключена из Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам. Но она осталась в группе диагнозов, известных как психосоматические. «Истерия, переодетая в современные одежды»[493], как выразилась журналистка Майя Дюзенбери в своей книге «Причиняя вред» (2017), и вся эта группа считались женскими недугами: у женщин их диагностировали в десять раз чаще, чем у мужчин. На самом деле, по утверждению Дюзенбери, женщины несоразмерно больше страдают от малоизвестных болезней, таких как синдром хронической усталости, возможно, отчасти из-за отличий в иммунной системе или других биологических особенностей. Тем не менее, когда врачи не могут быстро объяснить симптомы, их по умолчанию относят к одной из психологических категорий.
Между тем болезни, которые действительно возникают из-за матки, такие как эндометриоз, некоторые по-прежнему отвергают как фрейдистские проблемы психики[494]. Когда Эбби Норман впервые обратилась к врачам с симптомами эндометриоза, будучи студенткой колледжа, они высмеяли ее теории. «Вероятно, в детстве к вам приставали, и это всего лишь защитная реакция организма», – сказал ей один врач. «Проблема – у вас в голове», – заявил другой. Ей поставили диагноз, когда ей было уже за двадцать, и врачи решили, что ее приоритет – дети.
«То, что действительно меня беспокоило, – боль, тошнота, полный отказ от всего, что я любила и что доставляло мне удовольствие (еда, танцы, секс), – казалось, никого так не заботило, как моя фертильность, – написала она в своих мемуарах «Спросите меня о моей матке» (2018)[495]. – Как, интересно, я забеременею, по мнению врачей, если не могу заниматься сексом? Что, если бы я сказала: “Хорошо-хорошо, у меня будет ребенок, но как, скажите на милость, мне это сделать, когда секс мучительно болезнен и я не могу терпеть проникновение в себя столько, сколько нужно, чтобы произошло оплодотворение? Почему недостаточно того, что я молодая женщина, которая хочет быть сексуально активной, но не может?”»
Предположение, что конечной целью женщины было материнство, так глубоко укоренилось, что временами врачи даже не удосуживались спросить об этом желании саму Норман. Во время первой диагностической операции по поводу эндометриоза хирург обнаружил большую кисту, из-за которой сместился яичник и перекрутилась прилегающая маточная труба. Вместо того чтобы удалить кисту, хирург лишь дренировал ее, чтобы она не угрожала фертильности. Боль вернулась через несколько недель. Норман не слишком беспокоилась о своей способности рожать, ей просто хотелось избавиться от боли. Болезнь мешала отношениям с парнями, поступлению в колледж, она постоянно стыдилась ее. А врачи внушили, что она сама навлекла на себя все это: из-за желания делать карьеру, иметь секс, из-за того, что не хотела детей. Как сказал бы Фрейд, из-за нежелания приспосабливаться к своей женской роли.
Есть причина, почему некоторые ученые считают эндометриоз «новой истерией»[496].
Внешне доктор Линда Гриффит казалась неудержимой. У нее была быстрая речь, неиссякаемая энергия, она приезжала в кампус на мотоцикле и в кожаной куртке. Все это производило фурор среди ее коллег[497]. «Фонтан энергии, блестящий ум, неестественная моложавость, и вообще она феномен»[498], – вспоминает генетик из Гарварда Пардис Сабети. «Она как гром и молния[499]. Думаю, она самый энергичный человек из всех, кого я знаю, – говорит токсиколог из Массачусетского технологического института Стивен Танненбаум. – Она невероятно заряжена».
Однако никто из ее коллег не знал, что творится за этой энергичной внешностью. В 1990-х Гриффит переносила одну инвазивную операцию за другой. Но ее предательская маточная ткань продолжала отрастать. Она окружила кишечник и мочеточники, сдавив их. К пятой операции она уже не могла спокойно перейти через реку Чарльз. У нее сжимался живот, когда она вспоминала полное боли время, проведенное в больнице. Одновременно она принимала сильнодействующие препараты, – например, блокатор гормонов, который вызывал у нее кратковременную потерю памяти. Читая лекции по термодинамике, она забывала термины вроде «теплообмен».
От своей мечты иметь детей она не отказывалась. В 1994 году с ее подачи в лабораторию взяли Лауффенбургера, системного биолога из Висконсинского университета, для работы вместе с ней на должности главы нового отдела биоинженерии Массачусетского технологического института. Поработав вместе в лаборатории, он влюбились друг в друга и тихо поженились[500]. В 1997 году они прошли несколько раундов ЭКО в надежде зачать ребенка, но ни один из эмбрионов не прижился, – вероятно, потому, что ее болезнь была уже слишком запущена. Сегодня над дверным проемом ее кухни висят три резных каменных херувима – подарок ее матери в память об эмбрионах, которые так и не стали детьми.
В сентябре 2001 года, на следующий день после своего сорокалетия, Гриффит проснулась от приступа колющей боли в животе. Врач дал ей обезболивающее, но оно не помогло, пришлось смешать его с двумя бокалами вина. На следующее утро случилось 11 сентября. Пока вся страна в ужасе наблюдала за падением башен-близнецов, Гриффит помчалась в больницу, плохо соображая от болеутоляющих, и ее хирург, доктор Кит Айзексон, провел гистерэктомию. Выбор был сделан за нее: ей следовало избавиться от матки – причины боли – и вместе с тем надежды иметь детей. «Иного решения не было. Либо гистерэктомия, либо смерть», – говорит она.
Наконец-то, подумала она, можно перевернуть страницу, забыть о своем эндометриозе и жить дальше. Но матка с ней не попрощалась. В 2005 году болезнь вернулась, и потребовались еще две операции[501], [502]. После этого она изо всех сил старалась избегать мыслей о материнстве. Она придумывала отговорки, чтобы не пойти на ужин, куда жена коллеги приносила своего новорожденного малыша. Она знала: чтобы оставаться на вершине карьеры и в здравом уме, ей нужно избавиться от мрачных мыслей. «За ужином открывается геенна огненная, – говорит она, – и ты должен постараться туда не попасть»[503].
Поворотный момент наступил в 2007 году, когда член попечительского совета корпорации Массачусетского технологического института Сьюзен Уайтхед попросила Гриффит выступить на обеде, посвященном женщинам в науке и инженерии, и рассказать о том, какую пользу может принести женщинам ее работа по тканевой инженерии. Сначала Гриффит рассердилась. «Я была как-то не очень в женской теме, – говорит она. – Я просто старалась держаться подальше от этого, потому что меня все это не касалось». Но Уайтхед была ее подругой, поэтому она согласилась.
Ближе к концу мероприятия модератор спросил Гриффит, как она видит себя и свою работу через десять лет. Она поймала себя на мысли о племяннице Кейтлин, у которой только что диагностировали эндометриоз после того, как много лет говорили, что ее симптомы вызваны стрессом.
Она неожиданно выпалила: «У меня хроническое заболевание, эндометриоз[504]. Моей шестнадцатилетней племяннице только что поставили такой же диагноз. Она на тридцать лет моложе меня, и ее лечат не лучше, чем меня, когда мне было шестнадцать». Сама она только что перенесла восьмую операцию. Но именно племянница, по ее словам, «вызвала внутри извержение вулкана».
Что касается печени и костей… «Их могли делать многие другие. Но была одна вещь, которую могла сделать только я», – говорит Гриффит. Недавно она получила престижный грант «гениальности» Макартура в полмиллиона долларов на любой исследовательский проект. Теперь она знала, что сделает на эти деньги. В 2009 году она открыла в Массачусетском технологическом институте Центр исследований гинепатологии – единственную инженерную лабораторию в стране, специализирующуюся на эндометриозе и связанном с ним еще менее известном аденомиозе, при котором подобные ткани растут в мышечных стенках матки.
Во время презентации центра ведущая Top Chef и соучредитель Американского фонда эндометриоза Падма Лакшми посетовала на отсутствие исследований такого разрушительного заболевания. «Я действительно потрясена тем, что это первый исследовательский центр такого рода в Америке, – сказала она. – С одной стороны, ужасно, что она первая, кто этим занялся. С другой – лучше поздно, чем никогда. Спасибо Господу за доктора Линду Гриффит»[505].
Большинство лабораторий, исследующих женские болезни, выбирают явные символы женственности: розу, тюльпан, силуэт песочных часов. У Гриффит все не так. Центр исследований гинепатологии, спрятанный в здании лаборатории биологической инженерии, отмечен только буквами CGR красного и черного цветов, где буква G образована изогнутой стрелкой, обозначающей руку инженера. «Нам не нужно было розовых тонов в цветочек, – говорит Гриффит с легким акцентом жителя Джорджии. – Мы решили, что это должно быть что-то наводящее на мысли о науке».
Как и сама Гриффит, ее лаборатория говорит на бесполом (некоторые сказали бы – мужском) языке науки и техники. Это одно из ее желаний – изменить подход к эндометриозу, превратив его из очередной женской болезни в биомаркер, вопрос генетики и молекулярных сетей. «Я не хочу делать из эндометриоза сугубо женскую проблему, – сказала она в интервью MIT Technology Review в 2014 году. – Я хочу, чтобы это был проект Массачусетского технологического института».
ebooksa