– Здесь двести золотых, – важно возгласил он, поднимая кошель с деньгами. – Нас десять душ. На каждого выходит по двадцать золотых. Подставляйте шапки!
Ватажники по очереди подходили к атаману, и он отсыпал каждому его долю золотых.
Федька, щупая языком во рту полученный ранее золотой, томился сомнениями: подходить ли ему за деньгами.
– А ты что стоишь? – разрешил его неуверенность Лом. – Подставляй шапку. И мой золотой сюда же выплюни. Или проглотил?
– Цел! – радостно сказал Федька и выкатил на ладошку отмытый слюной золотой, который жарко вспыхнул на солнце.
Лом встал с колоды, где сидел, как на троне, и, обращаясь к своей ватаге, державно возгласил:
– Жалую Федьку правом носить золотой на шапке!
– Атаману слава! – закричал Филька, жадно поглядывая на пятиведёрный бочонок с хлебным зеленым вином, добытый на струге.
– Одежду смотрели? – спросил Лом. – Разбирайте, кому что по нраву.
Ватажники кинулись расхватывать добычу. Хватали всё, что попадётся под руку. Потом начался размен. Фильке достался левый сапог, Власу – правый. Оба сапога пошли к тому, кому они были впору, – Фильке. А тот пожаловал своего друга шапкой.
Оружие не подлежало дувану, Степан отнёс его в амбар и крепко запер.
– Что, дружье, не пора ли начинать пир? – вопросил Лом.
Ответом ему были радостные крики. Федьку, ставшего полноправным членом шайки, Лом назначил виночерпием. Ватажники подходили к нему со своими чарками, и он наполнял их вином. Мясо и рыбу из коробов брал всяк сам, сколько хотел. Особо налегали на чеснок и лук, исконно русские закуски.
Первой чаркой вина ватажники поздравили атамана и друг друга за удачный и прибыльный набег на купеческий струг. Вторую чарку выпили за ватажное товарищество, забыв помянуть своих приятелей, убитых в схватке, но это было не в новость, у воров не в обычае помнить убитых. И тут, запьянев, обиделся Филька, никто не вспомнил и не похвалил его за весть о струге, а ведь он, с риском для жизни, бегал в Надеино Усолье и всё вызнал о купцах, направлявшихся в Астрахань за икрой и рыбой. Филька начал задирать ватажников, бузить, буянить, в конце концов его скрутили верёвкой, забили в рот ветошный кляп и бросили в колючие кусты ежевики. А без Фильки не стало голосистого запевалы, и пир превратился в тоскливое попоище. Бочку зелена вина наполовину выпили, наполовину пролили, наконец, все обеспамятели и попадали наземь, забывшись в тяжёлом пьяном сне.
Федька пришел в себя от холодных капель росы, которые сыпались ему на лицо с ивового куста. Едва открыв глаза, он первым делом схватился за шапку. Пришитый вчера к её отвороту золотой был цел, как и другие, за пазухой. Ватажники начали шевелиться, на крыльцо избы вышел Лом.
– Все живы? – спросил он, оглядывая своё воинство. – А где Филька?
– Тут, – сказал Влас. – От тебя, атаман, хоронится, дрожит с перепугу за вчерашнее.
– Поспешайте, – сказал Лом. – Пора прогуляться по Волге, небось купцы без нас заскучали.
Целый день ватажники простояли в засаде у Яр-Камня, но мимо прошёл всего один струг с крепкой воинской охраной, и нападать на него Лом не решился. Но день на день не приходится, и через неделю людям Лома повезло, они ограбили струг гостя Гурьева. Самого именитого купца там не было, но он не замедлил ударить челом царю. С тех пор Лома стали знать на Москве, а окольничему Хитрово был дан указ поймать Лома и вздёрнуть на рели.
Работных людей на Синбирской горе к середине лета было в достатке, ежедневно на строительстве крепости работали до полутора тысяч землекопов и плотников полный световой день. Крепость, или кремль, стали возводить со всех четырех сторон одновременно, и что ни день, стены прирастали, где на один, где на несколько венцов срубов. Сразу строились и шесть крепостных башен: четыре наугольные и две проездные. Последние делались особо прочными, целиком из дубовых брёвен, которые укладывались с наружной стороны в два ряда, с окованными железными полосами воротами, бойницами для пушечного и пищального боя, надвратной часовней, над которой устраивалась колокольня, где должен быть поставлен государев набатный колокол. Его уже доставили из Свияжска, он лежал на земле возле проездной Крымской башни и внушал людям уважение своими размерами и весом – триста пудов, таких здесь не видывали. Колокола, чуть поменьше, были привезены и для других башен, чтобы своим звоном поддерживать в осаждённых отвагу и веру в победу.