– Жду, пока вода с меня стечёт, – ответил незнакомец. – Ты, видно, Никифор, а я – Ксенофонт. Послан из митрополии к тебе диаконом.
– Как же ты до нас в такую непогодь дошёл?
– На струге. В Казани сухо, ливень только на подходе к Синбирску начался.
– Идём в избу, – сказал Никифор. – Тебе нужно переодеться и обсохнуть.
Марфинька кормила грудью Анисима. Увидев чужого человека, она ушла за занавес, а Ксенофонт развязал куль и достал из него штаны и рубаху. Когда он переодевался, Никифор не мог надивиться: диакон имел могучую стать и был облачен мышцами, как стальным панцирем.
В избе потянуло дымком, Марфинька подожгла в печи растопку, чтобы разогреть уху. Белёсый жгут дыма пополз по потолку в волоковое оконце. Никифор выжидающе смотрел на диакона, что тот ему скажет о себе. Ксенофонт это понял и достал из своего куля грамотку.
– Вот, велено отдать воеводе, – промолвил диакон. – Но я знаю, что в ней писано.
– И что же? – робко спросил Никифор.
– А то, что бываю несдержан на язык и на руку.
– Батюшки! – воскликнул Никифор. – Ты что, попов бьёшь?
– Не страшись, батька, – сказал Ксенофонт. – Прогнал я в Челнах питухов, что разоряли винопитием свои семьи, от кабака, а целовальник донёс о сём воеводе Прозоровскому.
– А как на язык несдержан бываешь, хулишь кого?
– Звоню порой в колокол не ко времени, – смущенно сказал диакон. – Люблю колокольное благолепие, ажно рассудком затемняюсь от счастья.
– Что ж, надо теперь колокольню от тебя запирать, – промолвил Никифор. – Так ведь замок выломаешь?
– Не знаю, – потупившись, ответил Ксенофонт, – но терпеть буду.
«Чисто дитя, – подумал Никифор. – А ведь так Господь свои люди строит».
Для житья диакону определили избу, где жил градоделец Першин. Утром Ксенофонт отправился к храму. Дождя не было, но тучи над Синбирской горой громоздились тяжёлые и низкие, с Волги дул холодный ветер. Работные люди продолжали отсиживаться в шалашах, и в крепости было безлюдно.
Среди приземистых изб града храм возвышался на пятнадцать саженей и был виден далеко окрест. На дубовой подклети стоял восьмиугольный сосновый сруб, покрытый лемеховой кровлей. С восточной стороны к храму был сделан алтарный прируб, покрытый бочкой. Навершием храма были три луковичных главы, крытые лемехом. Рядом стоял колокольный сруб, увенчанный шатром на столбах. К нему в первую очередь и устремился Ксенофонт.
По узкому лестничному проходу диакон протиснулся наверх, на открытую площадку под шатром и огляделся. С десятисаженной высоты ему стала видна коренная Волга, изгиб Свияги и за ней избы казачьей слободы. От свежего и острого ветра Ксенофонта пробрал легкий озноб, он встал спиной к столбу и с вожделением уставился на колокола, один большой и три малых. Руки сами собой потянулись отвязывать от бруса верёвку, прикреплённую к языку большого колокола. В голове уже звучало: «Дон! Дон!», а вслед – перепляс и перепев малых колоколов.
– Не полоши народ, диакон! – из проёма лестничного хода высунулся Никифор. – Привяжи била и ступай вниз!