Ревелль

– Может быть, я ошибаюсь, – признал он. – Но у меня повышенная чувствительность к твоим улыбкам.

У меня дрогнуло сердце.

– Да?

– В Сент-Дугласе у некоторых монахов был дурной нрав. – Он отвел глаза. – Я научился читать людей по лицам.

Ясные глаза, ямочки на щечках… У Джеймисона были свои маски.

– Тебя били?

– Да ничего, – усмехнулся он. – Зато мне еще много лет будет о чем рассказать за бокалом вина.

Я дождалась, пока он снова посмотрит на меня.

– Тебя били?

Молчание. Даже без своей магии я видела, как глубоки его шрамы. Что за люди эти святоши? Кем надо быть, чтобы поднять руку на ребенка, да еще такого любознательного и доброго, каким наверняка был Джеймисон?

– Скажем так, – произнес он наконец, – мой приют не имел ничего общего с этим. – Он коротко тряхнул головой и вымученно улыбнулся. – Так о чем я говорил?

Он не любил, когда его жалеют. Я наклонилась к нему, с вызовом приподняв брови:

– Мне показалось или ты сравнил мою улыбку с улыбкой старого монаха?

Он рассмеялся, сразу посветлев. От этого глубокого, гортанного звука мне стало теплее даже в насквозь промокшем от дождя платье. Нана права: я играю с огнем.

– Ну я же не виноват, что у тебя наготове десятки фальшивых улыбок, – поддразнил он.

– Фальшивых? – Все тепло мигом улетучилось.

– Угу. – Он изогнул губы и похлопал ресницами. – Вот это – видишь? Твоя сценическая улыбка.

У него получилось так забавно, что я не удержалась от смеха.

– Надеюсь, что на сцене я все-таки выгляжу не так.

– Конечно, у меня получается ужасно, но, когда улыбаешься ты, туристы пачками падают к твоим ногам.