Мисс Моул

Глава 31

Видеть, как Роберт Кордер утешает своих детей, беря на себя это новое бремя и мужественно взваливая его на плечи, было для Ханны сродни наблюдению за человеком, выдающим работу художника за свою собственную, и она удивлялась, как отец не замечает грустного молчаливого упрека ни в удивленном восхищении Этель, ни в облегчении Рут, от которого девочка даже покраснела. Впрочем, в конце концов, для Ханны не имело значения, почему глава семьи поступает хорошо, лишь бы он так поступал, и она напомнила себе, что ее предложения были успешно приняты не потому, что она обладает особым умением убеждать, а потому, что оказались практичны. Если мистер Кордер хочет сохранить представление о себе как об оптимистично настроенном человеке, он должен принять отъезд Говарда и одобрить его в мудром и дальновидном духе; только так преподобный сможет в воскресенье взойти на кафедру и почувствовать, что по-прежнему имеет власть над своей паствой. Есть определенные виды страдания, которые возвышают человека и придают ему бо́льшую ценность в глазах окружающих, но страдание из-за плохого поведения сына не входит в их число, и Роберт Кордер решил не испытывать подобных угрызений. По крайней мере, так Ханна расценила его поведение.

Рут тоже сделала определенный вывод, хотя сформулировала его как вопрос, который не касался сути вещей. Ханна подумала, что у девочки вид человека, который перенес острый приступ боли и теперь лежит обмякший, счастливый уже тем, что боль отпустила. Личико Рут, которое ожесточалось и смягчалось мгновенно, казалось по-детски расслабленным, но глаза, хоть и сонные от накатившего облегчения, смотрели по-прежнему настороженно.

– Чудесно, правда, – вздохнула она, – когда можно почувствовать себя менее несчастной, чем приготовилась?

– Да? Не знаю. Я никогда не чувствовала себя несчастной.

– Наверняка чувствовали, хотя бы раньше, в юности.

– Всегда было как‐то не до того, – пожала плечами экономка. – Что ищешь, то и находишь. Так что нет, я и в молодости не была несчастна. Конечно, приходилось носить уродливые ботинки, но это пошло только на пользу ногам. Будь у меня в юности сапожки, о которых я мечтала, сейчас мои ноги не были бы такими ладными и ухоженными, так что я, наверное, еще тогда поняла: что ни делается, все к лучшему. Я всегда была в этом убеждена.

– Вы так тщеславитесь своими ногами. А люди не очень‐то их замечают.

– Какое мне дело? Главное, что я замечаю. Каждый вечер я устраиваю для собственных ног небольшой прием. Они покоятся на одном конце кровати, а я с противоположной стороны любуюсь изящными стройными пальчиками и всеми мелкими косточками ступней и восторгаюсь многообразием дел Божьих. Это не тщеславие: не я их создала.

– Но они вам нравятся, потому что это ваши ноги. Моими вы бы так не восхищались!

– Возможно. Они для меня самой сюрприз. У моих отца и матери были ноги честных йоменов, и у Лилии, кстати, такие же.

– У Лилии? Так зовут миссис Спенсер-Смит!

– Я сказала «Лилия»? Просто оговорилась: я имела в виду Хильду.

– А кто это?

– О, Хильда – это моя таинственная кузина. Я тебе как‐нибудь о ней расскажу. Она была симпатичнее меня, но не намного, и ноги у нее некрасивые. Зато очень красивые руки, и она частенько шутила, что, сложив наши лучшие черты, из нас двоих можно было бы выкроить вполне приличную женщину.

– Она сейчас жива?

– Боже милостивый, ну конечно, я надеюсь, кузина где‐то живет. Она ненамного старше меня, но мы давненько не виделись. Неуловимое создание, – заметила Ханна, глядя на огонек ночника.