Мисс Моул

– И вообще, – Ханна наклонилась и прошептала ему на ухо: – Мистер Кордер не одобряет ухажеров. Было бы неловко, если бы через Даунс меня провожал молодой холостой джентльмен. За удовольствия мне приходится платить, мистер Бленкинсоп!

В его улыбке было больше раздражения, чем веселья. По-видимому, шутки такого рода были не по вкусу банковскому клерку, и то ли в знак своего неодобрения, то ли уважая желание мисс Моул, мистер Бленкинсоп так и не показался, когда обитатели Бересфорд-роуд двинулись пешком через Даунс, напутствуемые сожалениями миссис Спенсер-Смит, что по какой‐то необъяснимой причине она не может отправить их в машине.

Они шли парами, как школьники из пансиона: дядя Джим с Говардом, Этель с Рут, потому что в кои‐то веки сестры разговорились, а их отцу не оставалось ничего другого, кроме как пойти с мисс Моул.

– Сегодня в первый раз не было шарад, – выпалил он тоном разочарованного ребенка. – Не припомню ни одну вечеринку у миссис Спенсер-Смит, когда после ужина мы не играли бы в шарады. Мы загадываем слово, мисс Моул, а поскольку меня обычно назначают капитаном одной из команд, то я немного поразмыслил над заданием заранее, чтобы сэкономить время. Я нисколько не жалею, все это не имеет значения, но должен сказать, что, по моему мнению, вечеринка в нынешнем году не слишком удалась.

– Миссис Спенсер-Смит – умная женщина, – заметила Ханна.

– Безусловно. Конечно. Но я считаю, что сегодня она проявила меньше ума, чем обычно.

– Умна и предупредительна – и к нам, и к мистеру Пилгриму. Наверняка он рассчитывал, что возглавит вторую команду. Мы увидели его как трагика, но, возможно, нам пришлось бы выслушать и его шутки. Миссис Спенсер-Смит проявила такт по отношению к нам, но еще тактичнее поступила с ним, – пояснила она, в шутку растягивая слова, и мистер Кордер расхохотался так внезапно и громко, что дочери, шедшие впереди, обернулись, и даже Говард и дядя Джим, убежавшие далеко вперед, притормозили и оглянулись, чтобы посмотреть, кто присоединился к их небольшой компании и рассмешил преподобного, потому что тот редко баловал семью искренним смехом.

– Значит, вам не понравилась декламация? – нетерпеливо спросил он.

– Это был один из самых ярких моментов моей жизни, – призналась она. – С другой стороны, боюсь, я не склонна к благотворительности из милости.

Повисла пауза, во время которой Роберт Кордер переваривал ее слова, а затем любезно сказал:

– Что ж, я рад наличию у вас чувства юмора, мисс Моул. Иногда мне кажется, что оно не менее ценно, чем наличие мозгов.

– Тогда я постараюсь его культивировать, – пообещала Ханна.

– Однако, – сказал мистер Кордер, поднимаясь за ней в трамвай, в котором уже расселись остальные, четверо усталых людей в пустом, ярко освещенном вагоне, – жаль, что нам обоим сегодня вечером пришлось упражняться в остроумии. Боюсь, мистер Пилгрим выставил себя в нелепом свете; ему повезло, что этого не слышали его прихожане. Хотя, – добавил мистер Кордер с удовлетворением, – они могли не заметить абсурда. Их маленький приход не блещет интеллектом. – И, сунув руку в карман, чтобы оплатить проезд, преподобный заговорил с кондуктором, который, как и большинство кондукторов в Рэдстоу, оказался его знакомым.

Ханна видела, что для молодого человека, прокомпостировавшего билеты, Роберт Кордер является безупречным проповедником, в котором нет места ерунде и нелепице, и знала, что несправедливо судить о хозяине только с той стороны, которую он сам показал. Ей казалось, что мистеру Кордеру нужно взять на себя определенную роль, до которой он со временем смог бы дорасти, и если бы дети преподобного могли увидеть в нем то, что видел кондуктор, тот стал бы таким отцом, каким сам себя считал. Возможно, все люди таковы, размышляла она, однако, когда ее взгляд упал на дядю Джима, Ханна увидела человека, на которого не влияло чужое мнение и который даже не подозревал, что способен стать объектом чьего‐то интереса. Наверное, это и является счастьем, и бедняжка Этель как никто была далека от этого состояния. Подобно отцу, однако без его самоуверенности и с меньшим постоянством, к тому же подгоняемая вызывающей жалость жаждой любви, она бурно реагировала на знаки внимания, а ведь мистер Пилгрим проводил ее к столу, когда подали ужин, и пригласил на танец. В итоге резкие слова, сказанные отцом, которого девушка обожала, причинили боль, но не имели решающего значения, когда она вспоминала добрые взгляды человека, который, как ей казалось, любит именно ее, и теперь Этель недоверчиво косилась на них двоих, обсуждающих предмет ее интереса.

Глядя на молодых Кордеров – на Этель с раскрасневшимися от возбуждения щеками и возмущенно сверкающую глазами, в то время как ей хотелось улыбаться; на Рут, усталую, но довольно привалившуюся к дядюшке; на Говарда, отсевшего в дальний угол вагона, словно подчеркивая духовную пропасть между собой и отцом, – Ханна с новой силой почувствовала неизвестно откуда взявшуюся ответственность за этих детей, но теперь не Рут, а Этель требовала всего ее внимания. Перемену можно было бы приписать тому, что Рут надежно принадлежала ей, а Этель так и осталась наполовину завоеванной территорией, и Ханна была бы готова принять это менее заслуживающее доверия объяснение, если бы правда не заключалась в ее убеждении, что Рут в основе своей менее беспомощна, чем Этель. Под тонким налетом нервозности, развившейся скорее из-за условий жизни, Рут обладала некоторыми качествами самой мисс Моул; Ханна могла уподобить девочку, как прежде самое себя, маленькому кораблику в бутылке, храбро и одиноко плывущему по волнам, только кораблик Рут следовал в более надежную гавань, а ее дядя Джим служил укрепленным против штормов портом, в то время как Этель беспомощно металась по воле ветров и морских течений, беззащитная перед пиратами, голодом, жаждой и прочими стихийными бедствиями, которые не станут менее жестоки от их перечисления. Ханна задумалась, кто же на самом деле мистер Пилгрим: пират или лоцман? Вероятно, он не планировал становиться ни тем, ни другим, но его намерения и их эмоциональные воздействия мало что значили по сравнению с желаниями Этель и ее готовностью поверить новому пастырю. Бедняжка Этель, думала Ханна, готова сотворить из мистера Пилгрима героя, и в этот момент сострадание экономки внезапно обратилось против нее самой и сменилось презрением, ибо она была такой же глупой и жалкой, как Этель, и стала такой же добычей мистера Пилгрима. Ханну охватила легкая паника – но не за свое будущее, хоть оно и виделось отчаянным, а за свое маленькое и печальное прошлое, которое мистер Пилгрим держал и вертел в своих мягких потных ладошках.

Тем не менее о будущем стоило позаботиться, и когда семья вышла из трамвая в конце Бересфорд-роуд и той же процессией направилась к дому, мисс Моул воспользовалась сдержанным, но очевидным одобрением Роберта Кордера себя как женщины, которая посмеялась над мистером Пилгримом, чтобы впервые обратиться к хозяину с просьбой. Она выразила надежду, что в ближайшем времени мистер Кордер сможет обойтись без нее один день; у нее есть дела в деревне.

– Конечно, мисс Моул. Мы постараемся справиться сами, и если я могу чем‐то помочь… однако, если дела связаны со сдачей фермы в аренду, вам следует проконсультироваться с юристом. Мистер Уайетт, один из моих диаконов, хороший стряпчий, и он мне говорил, что дамы обычно слишком доверчивы в деловых отношениях.

– Да, видимо, это правда, – согласилась Ханна, причислив себя к доверчивым дамам.

– Слишком полагаются на устные договоренности. Я уверен, он даст вам хороший совет и по моей просьбе возьмет символическую плату.

– Спасибо, – поблагодарила Ханна. Она видела, как мистер Уайетт обносит ряды блюдом для пожертвований, не стараясь проскользнуть мимо беднейших прихожан, как это делал Эрнест Спенсер-Смит, и сомневалась в щедрости стряпчего, касалось ли то денег или советов. Взглянув на Роберта Кордера, который шагал рядом с ней, уверенный в себе и своем маленьком мирке, легко перешагивал через трещины, которых не видел, был слеп к сгущающимся перед ним тучам и дружелюбно сопровождал женщину, чью добродетель принимал на веру, как нечто само собой разумеющееся, поскольку все приличные и полезные женщины добродетельны, Ханна насмешливо наморщила длинный нос. Впереди преподобного ожидал ряд потрясений, но она подумала, что наибольшее страдание будет вызывать в нем воспоминание о том, как он постепенно смягчался по отношению к безнравственной мисс Моул.