– Говори дело! – Курдюк пнул его сапогом под рёбра.
– Когда-то, боярин, меня звали Пахомычем, а теперь и Иванычем не зовут.
– Я вижу у тебя, дурака, не только язык, но и спина чешется, – грозно промолвил Хитрово. – Сёмка! Курдюк! Взять вора на дыбу!
Ротов растерялся, его самого подвешивали, а он других нет. К его счастью, Курдюк был сведущим палачом, ловко связал бродяге руки и, перекинув верёвку через балку, крикнул Сёмке: «Тяни!» Казак упёрся ногами в пол, изо всех сил дёрнул верёвку, и вор взлетел вверх.
– Я пойду к себе, Богдан Матвеевич, – сказал тусклым голосом Светешников. – Муторно мне.
Хитрово недовольно взглянул на него, усольский хозяин и впрямь был нехорош – побледнел, будто покрылся плесенью.
– Ступай, Семён Надеевич. И собери всех своих боевых людей, караульщиков и приказчиков. Они мне скоро будут надобны.
Курдюк вытащил из бочки с водой ивовый прут и выжидающе посмотрел на Хитрово.
– Начинай!
Курдюк встряхнул прут, пробуя его на изгиб, отступил на шаг и с полного замаха ударил бродягу по спине, затем ещё раз, ещё… После двух десятков шелепов тот перестал дёргаться и визжать, обвис на верёвке охапкой окровавленного тряпья.
– Сомлел, слабосилок, – проворчал Курдюк, но что-то его насторожило. Он подошёл к бродяге вплотную, приподнял ему веки, затем достал нож и кольнул в пах. Бродяга резко вскрикнул и задёргался на верёвке.
– Ах ты, притвора! – вскричал Курдюк. – Это точно вор – под шелепами засыпает. Разреши, воевода, угли распалить да побаловать ватажника огоньком?
– Неси, Сёмка, растопку! – приказал Хитрово. – А ты, Курдюк, опусти его вниз.
Десятник ослабил верёвку, и бродяга шмякнулся мешком на пол. Воевода некоторое время пристально смотрел на него, затем промолвил равнодушным и тусклым голосом:
– Мне нет часа возиться с тобой. Потому отвечай, или сожгут тебя, сначала одну руку, потом другую, затем дойдёт черед до ног…
Бродяга открыл глаза и прошептал:
– Что надо?
– Как зовут?
– Филька.
– Ты с чьей артели? Лома?