Когда они подходили к казакам, взиравшим с любопытством на их беседу, Семка, собравшись с духом, спросил:
– Ты в Арбугинских полях и близ Волги о Федьке слышал?
– Нет. Ни слуху о Федьке, ни духу.
Казаки явились из степи не с пустыми руками, у них было много солёной рыбы и усольской соли. Из всей этой добычи они выделили Сёмке и его казакам щедрый пай. Сёмка взял солёного леща, понюхал и почувствовал, как во рту прибыло слюны.
– Как посол, Сёмка? – спросил Агапов.
– Скусно воняет, – ответил Ротов, с жадностью вгрызаясь в хребет истекающей жиром рыбины.
От этого занятия его оторвал Васятка.
– Поспешай, Сёмка! Тебя дьяк Кунаков кличет!
Казак даже ухом не повёл. Доел леща, обтёр руки листьями и встал с бревна.
– Не трепещи, Васятка, – сказал он. – Я тебя не выдам.
Кунаков горел нетерпением начать кнутобойный розыск над пойманным калмыком. Спешно были призваны к тюремной избе Коська Харин и старый Урча. Сам Кунаков очинил перья, освежил чернила в чернильнице и склеивал листы бумаги в столбец для сыскного допроса. На земной поклон Сёмки он едва обратил внимание.
– Будешь при мне в розыске, – сказал дьяк.
Тюремная изба была построена, ввиду её нужности, сразу же вслед за воеводской. Это был сруб, опущенный в землю, высотой всего в два аршина, чтобы узник не мог встать в полный рост, и другой сруб, просторный и много выше земляного. К потолку верхней избы были приспособлены крючья, а под ними устроен очаг из речных булыжников. Коська Харин успел зажечь на нём горку угольев, которые жарко дышали.
– Тащите калмыка! – распорядился Кунаков, устроившись на лавке у стены.
Коська поднял творило тюремного погреба и спустился вниз. Послышалось сопение, визг, и на пол избы выкатился калмык. Следом, пытхя, вылез Коська.
– Урча! – сказал дьяк, доставая из волосьев головы перо. – Спроси языка, куда он шёл, сколько было людей и с какой целью.
Услышав звуки родной речи, пленник вскочил на ноги и, сверкая глазами, уставился на Урчу. Когда тот замолк, калмык выстрелил в него скороговоркой и отвернулся, презрительно плюнув на пол.
– Что он сказал? – вопросил Кунаков.
– Плохо сказал, – произнес Урча. – Отца моего ругал, детей.
– Ты что, его знаешь?