– Можешь, воевода! – выдохнул Ротов, преданно глянув в глаза окольничего.
– Добро, – помолчав, сказал Хитрово. – Быть тебе полусотником, но не сразу. Будешь за Волгой вместе с Агаповым. Сотник, добавь к его двум десяткам казаков ещё три десятка из тех, что намедни подошли. Начальствуй, Ротов, а полусотника я тебе пожалую по делам твоим в поле. Всё, ступайте!
На крыльце казаки едва-едва успели разминуться с Кунаковым, который шёл к воеводе, насупленный и недовольный.
– Григорий Петрович! – ласково встретил его Хитрово. – Ты сразу увяз в наших делах, даже в своей половине не разместился. А у тебя палаты не хилее моих. Пойдём, глянем.
– После, Богдан Матвеевич, – тяжело вздохнув, сказал дьяк. – Зря ты отпустил Сёмку с крюка. Под кнутом я бы разведал, где вор Федька.
Хитрово поскучнел, сел в кресло и холодно глянул на дьяка.
– Дался тебе этот Федька, Григорий Петрович! Добрый был казак, кабы не эта зернь. Вот ты глянь вокруг себя. Много ли видишь добрых людишек из тех, что у нас есть? Один глуп, другой трус, а остальные так и вовсе дураки, прости Господи!
– Воровству я не потатчик.
– Прикуси язык, дьяк! – озлился воевода. – Выходит, я потатчик?
Кунаков уже горько сожалел о вымолвленном слове.
– Помилуй меня, дурака старого, Богдан Матвеевич! В сердцах я нынче. Калмык язык откусил, такого при мне прежде не бывало, вот и затемнило разум!
– Ладно, обидой сочтёмся, Григорий Петрович! – мирно сказал Хитрово. – Нам о деле государевом мыслить нужно. Но прежде о Ротове. Я догадываюсь, что казак помог брату. За это его можно было изуродовать, но какая от этого нам польза? А из Сёмки будет добрый полусотник, вот только посмотрю его в деле. А теперь пойдём, глянем на твои хоромы.
Комнаты дьяку были отведены рядом с воеводскими, но со своим отдельным выходом на крыльцо. Помещение было просторным, к глухим стенам приделаны широкие лавки, небольшие окна замощены прозрачной слюдой. В передней комнате стоял широкий стол, ларь для бумаг и прочих писчих хитростей.
– Васятка! – сказал Хитрово. – Тащи укладку.
Расторопный слуга быстро принёс длинный рогожный свёрток и уронил на пол.
– Разворачивай! – приказал воевода. – Прими, Григорий Петрович, подарок на синбирское новоселье.
Васятка освободил от рогожи и развернул на полу чёрный с красными и зелёными узорами ковёр.
– Лепота! – воскликнул Кунаков и кинулся поцеловать воеводскую руку. Хитрово обнял пожилого дьяка за плечи. Тот расчувствовался, почти до слёзной мокроты, лестно было Кунакову, что так его щедро уважил молодой воевода.
– Располагайся, Григорий Петрович, отдыхай. Васятка у тебя побудет, поможет в устройстве жилья.
Хитрово вышел на крыльцо и осмотрелся. День шел на убыль. Работные люди после обеденного отдыха опять застучали топорами, взяли в руки лопаты, на очищенные от леса места заезжали возы с хрущом (речной галькой), которой засыпались и утаптывались многочисленные ямины, оставшиеся от выкорчеванных пней. Лесосека передвигалась на сторону, ближнюю к Свияге, там то и дело с протяжным гулом одна за другой, сотрясая землю, падали вековые сосны. Лес отступал перед слаженным натиском людей, не имея возможности сопротивляться, падал замертво на том месте, где и родился.