Мисс Моул

Глава 26

В праздничное утро вместе со свечами на подносе Дорис принесла мисс Моул раннюю чашку чая и украшенную орнаментом коробку с печеньем от себя и своего молодого человека.

– Мой друг сказал, это самое малое, что мы можем сделать, – выпалила Дорис, когда Ханна изобразила подобающие случаю восклицания. – Он считает вас очень приятной леди.

– Правда? – Экономка в ночной рубашке села в постели, перекинув длинную темную косу на грудь. – А я думаю, что он славный молодой человек, и сейчас я отведаю вашего печенья, а когда оно закончится, поставлю коробку на туалетный столик и буду складывать туда всякие мелочи. А тебе спасибо за чай, Дорис. Это была добрая мысль, и твой поступок мог бы послужить прецедентом на будущее, если ты знаешь смысл этого слова.

Дорис не знала и не стремилась узнать. Она привыкла к странной манере речи мисс Моул, и в настоящий момент ее тяготила лишь необходимость сказать правду.

– Это мне мистер Уилфрид посоветовал перед отъездом, – призналась она, – а я передала своему другу, и мы сошлись на печенье. Я должна заварить вам чашку вкусного чая, сказал мистер Уилфрид, и по-тихому вручить подарок. Думаю, он не хотел, чтобы остальные увидели. А мне он подарил десять шиллингов. – Дорис вздохнула. Она была более чем довольна своим молодым человеком с его строгой и приличной матушкой, но молодой господин оставался для служанки идеалом мужской красоты и обаяния. Она считала честью хранить передачку от мистера Уилфрида, оставленную для мисс Моул, но как же трудно было сейчас уйти и оставить экономку, чтобы та открыла подарок в одиночестве! Дорис могла поклясться, что в таком случае никогда не узнает, что было внутри и что она носила в кармане последние три дня.

Сверток был маленьким, что наводило на мысль о чем‐то редком и драгоценном. Прежде чем развернуть подарок, Ханна покрутила и потрясла его, притворяясь, что внутри находится кольцо с рубином или жемчужное ожерелье; точно так же тридцать с лишним лет назад она ощупывала чулок и воображала, что в нем лежат чудесные игрушки, которых там не было и быть не могло. Когда наконец, наклонившись к свече, мисс Моул достала из маленькой коробочки брошь, на глаза навернулись слезы, и она ничего не смогла толком разглядеть. На ощупь брошь была гладкая и овальная, с узким витым краем, и, вытерев глаза простыней, Ханна хорошенько рассмотрела ее и снова заплакала. Уилфрид, если бы не спал в этот момент в доме матушки, подумал бы, что Мона Лиза смеется, и она действительно смеялась сквозь слезы, потому что мальчик тактично выбрал старую брошь, содержавшую юмористическую отсылку к его общеизвестному восхищению, которая извиняла природу подарка. Витая золотая оправа обрамляла стеклышко с гравюрой под ним: слепой купидон, натягивающий лук; несомненно, подношение какого‐то ранневикторианского влюбленного своей даме.

Держа брошь и по-детски несдержанно рыдая от наслаждения этим милым даром, Ханна гадала, сколько времени потратил Уилфрид, прежде чем нашел украшение, прекрасное само по себе и причудливо выражающее его симпатию, которое при этом удачно выглядело так, будто принадлежало родной бабушке мисс Моул. Она сразу решила надеть брошку на вечеринку у Спенсер-Смитов вместе с кружевом мистера Самсона, раз уж не выйдет нарядиться в китайский шелк, который так и лежит в рулоне, завернутом в восхитительную заграничную бумагу. Однако слезы мгновенно высохли, когда Ханна сказала себе, что три очаровательных подарка за три дня непременно выльются в какие‐нибудь неприятности, чтобы уравновесить щедрость фортуны. Но к этому мисс Моул была готова, а с брошью Уилфрида, которую она приколола к ночной рубашке, пока допивала чай с печеньем, даже экипирована лучше прежнего. Приязнь Уилфрида стоила ее слез, и смехотворный приступ рыданий пошел Ханне на пользу. Годы минули с тех пор, как она плакала в последний раз, и понадобятся еще долгие годы, прежде чем она снова заплачет, поэтому остаток дня Ханна решила провести в веселье, конечно, если семья позволит и Этель не надуется из-за очередной надуманной обиды, а Говард продолжит держать язык за зубами.

День начался тихо. Обмен подарками в доме преподобного дозволялся только после утренней службы и обеденной трапезы, и Роберт Кордер, яркое влияние личности которого невозможно было отрицать, создал за завтраком атмосферу мира и благодарения. Великий день наступил, и глава семьи ходил по дому почти на цыпочках, будто опасаясь разбудить спящее святое дитя, и хотя улыбался он с готовностью, но приглушенно и не в полную силу, а его добрые пожелания звучали как благословения. Но в час дня, когда Ханна поливала горячим жиром индейку (один из ежегодных подарков миссис Спенсер-Смит) и, несмотря на пылающие щеки, была благодарна, что кухонные хлопоты освободили ее от посещения церковной службы, раздался громкий, как фанфары, голос, возвещающий начало веселья.

По этому сигналу Ханна и Дорис нагрузили поднос индейкой, зеленью, картофелем, подливкой и соусом, а дядя Джим, тихо появившийся из ниоткуда, подхватил ношу. Помощь шурина не пришлась по вкусу Роберту Кордеру, поскольку ее можно было интерпретировать как упрек в адрес хозяина дома, но он отпустил шутку о мастере на все руки, а капитан вполголоса пробормотал, что поднос слишком тяжел для женщины.

– На всё нужны сноровка и ловкость, – назидательно заметил Роберт Кордер. – Обученные медсестры – до чего же замечательные женщины! – могут без усилий поднять тяжелого пациента.

– Но вы ведь не медсестра по профессии, нет? – спросил мистер Эрли.

Ханна хотела ответить, что нет, к сожалению, к замечательным женщинам она не имеет отношения, но вспомнила, что сегодня Рождество, и молча покачала головой. Она планировала прикинуться слабой и скромной, предметом раздора между двумя сильными мужчинами, но затем, будучи не в силах удержаться от самоутверждения, провалила собственный уникальный эксперимент, заметив, что привыкла обращаться разве что с индейками, живыми или мертвыми.

– Живыми? – тихо удивился Роберт Кордер, давая экономке шанс исправиться, пока ее не уличили в обмане.

– Да, живыми. Я родилась и выросла на ферме.

– Правда? – обрадовался дядя Джим. – Тогда вы сможете помочь мне советом. Я тоже подумываю завести небольшую ферму.

– Прошу к столу, садитесь же, занимайте ваши места, – перебил его Роберт Кордер. – А вас, мисс Моул, я попрошу разрезать индейку, раз уж вы так хорошо в них разбираетесь.

Взглянув на преподобного поверх остро заточенного ножа, Ханна подумала, что Господь дал ему настоящий талант подпускать в голос нотки пренебрежения.

– Но где же Этель? – спохватился мистер Кордер. – Нельзя начать рождественский обед без нее.

– Она будет через минуту, – быстро сказал Говард.