Мисс Моул

Глава 35

Ханна вошла в холодную унылую столовую. Давным-давно она убрала со стола пожухлый папоротник, а дядя Джим заставил газовые горелки вести себя прилично, но теперь огонь в камине почти погас, и ничто не могло улучшить вид комнаты, где не было ни одной красивой вещи, за исключением хризантем в неглубоком горшке, которые купила и принесла Ханна. Она прижалась лицом к цветам и вдохнула их горький запах, потом сняла верхнюю одежду, опустилась на колени, чтобы разжечь огонь, и бросила мрачный взгляд на шляпку, лежащую на стуле вниз тульей. Слава богу, Ханна не купила новую шляпку к своему счастливому дню в деревне; было бы особенно иронично потратить последние сбережения на украшение внешности по такому случаю, и с художественной точки зрения новая шляпка стала бы последним штрихом, мастерски завершившим трагикомедию, потому что, стоило признаться честно, комический элемент в этой пьесе был необычайно силен. Возможно, еще и поэтому Ханне так тяжело дался итог: было бы утешением видеть себя чисто трагической фигурой, но и такого облегчения ей не досталось.

Мысли мисс Моул были максимально далеки от трагедии, когда она приехала на железнодорожный вокзал Рэдстоу. Солнце сияло. Мистер Бленкинсоп, ища спутницу глазами в толпе, ждал у входа с билетами в кармане. Он занял места в ожидающем отправления поезде, и мисс Моул села в углу купе вагона первого класса, поставив ноги на грелку для ног, которая оказалась очень горячей, слишком горячей для подошв туфель, но Ханна готова была скорее подвергнуть обувь опасности, чем проигнорировать усилия Сэмюэла ради ее комфорта. Мистер Бленкинсоп сидел напротив, в твидовом костюме для прогулок по сельской местности – Ханна и не подозревала, что в его гардеробе отыщется такой, – и на мгновение она пожалела о собственном убогом наряде, но тут же об этом забыла. Она была слишком занята тем, что смотрела в окно, а когда взглядывала время от времени на мистера Бленкинсопа, то лишь для того, чтобы поделиться удовольствием и мудрыми замечаниями о полях, о том, чем их следует засеять, и чем они уже засеяны, и хорошо ли проведена вспашка.

Вспоминая путешествие – а оно получилось медленным и позволило вдоволь налюбоваться зимним пейзажем с его более изысканными, чем летом, красками, – Ханна решила, что мистер Бленкинсоп обращался с ней как с ребенком: отвечал вежливо, но казался занятым своими мыслями, как часто бывает у взрослых, и сам нарушил молчание лишь однажды, сообщив, что домик, который они собираются смотреть, не продается, а сдается внаем.

– Тем лучше, – заявила Ханна. – Недвижимость может быть обузой не хуже мельничного жернова на шее. Но, боюсь, вы заметите, как неудобно постоянно добираться поездом.

– Тем лучше, – повторил он ее фразу с улыбкой, которая раздражала своей вежливостью, и ребенок, которого Сэмюэл вез в деревню, тут же превратился в бдительную мисс Моул, спросившую, уж не намерен ли он оставить работу в банке.

Мистеру Бленкинсопу хватило совести слегка смутиться.

– Я думаю об этом, – признался он.

Ах, позавидовала экономка, как легко тем, кому не нужно зарабатывать на жизнь! Они могут рисковать, им не надо бояться разоблачения. Однако не стоило забывать, что для самой мисс Моул отсутствие денег компенсировалось другим: например, никакой выходной для мистера Бленкинсопа с его наследством от матери и возможностью устроить себе отдых в любой день, когда вздумается, не станет настоящим праздником, как для нее. Человек потенциально свободный не способен испытать всей полноты вкуса короткой и приятной передышки от трудов, как тот, кто постоянно зависит от прихотей и предрассудков чужих людей. Ощущение простора, запорошенные снегом поля, мягко струящиеся вдаль, где их цвет размывался, сливаясь с цветом бледно-голубых холмов, очерченных так смутно, что их можно было принять за облака, дарили Ханне свободу духа, которая делала ее материальное рабство неважным, и на самом деле она не завидовала мистеру Бленкинсопу, а испытывала к нему своего рода жалость. В материальном плане он был свободен, но какие духовные оковы сковал для себя? Ханна посмотрела на спутника, силясь не задать свой вопрос вслух, и Сэмюэл улыбнулся ей немного смущенно, как будто знал, что у нее на уме, и хотел успокоить.

На узловой станции, когда они пересели на еще более медленный поезд, Ханна начала что‐то подозревать, и теперь у нее появился еще один вопрос, который она не осмеливалась задать. Состав выглядел таким старым, что вполне мог оказаться тем самым, на котором она ездила с родителями в Рэдстоу в те далекие чудесные дни; тем самым, на котором она проезжала часть пути по дороге в школу и обратно, и каждое поле, проплывающее за окном, и каждый дом были ей знакомы.

Она воскликнула, задыхаясь от волнения:

– Но это же мои родные края! – и даже не удивилась, смирившись с тем, что день безвозвратно погублен, когда на ее станции мистер Бленкинсоп объявил, что они выходят. Мисс Моул стояла в стороне, пока он расспрашивал носильщика, как пройти, и надеялась не услышать те самые невозможные слова, которых так боялась, а потом, наперекор своему дурному предчувствию, повернулась и пошла направо по широкой дороге – не той, что вела к ее коттеджу.

– Нет, нам сюда, – возразил мистер Бленкинсоп, указывая тростью в противоположном направлении, и двинулся быстрым шагом.

– Помедленнее, – умоляла Ханна, а в памяти у нее словно развернулась карта, на которой были отмечены каждый фермерский дом и коттедж в районе, куда вела эта дорога. – Далеко нам идти? – спросила она.

– Около двух миль.

Мисс Моул замешкалась, и мистер Бленкинсоп с тревогой осведомился, не слишком ли это большое расстояние для нее.

– Нет-нет. – В сердце экономки еще теплились остатки надежды и мужества. – Расскажите мне о доме, – попросила она, когда они зашагали дальше.