Мистеру Розену стало мерзко от всего увиденного и хотелось поскорее стереть трагедию из своей памяти, но вместо этого перед глазами начали всплывать картинки первых полос газет, где рассказывалось о жутком убийстве.
– Патрик и Сэйди, страшила и леди, – зазвучали в ушах детские голоса, – Патрик и Сэйди, бегите, соседи!
– Дэвид, – с первого этажа послышался голос Профессора, – когда надоест, возвращайся сюда. Они не исчезнут, пока ты там стоишь.
Дэвид Розен позабыл и эту главу своей жизни, причем ответ на вопрос «Почему?» был более чем очевиден. Сейчас память возвращалась по кускам, но никак не могла собраться в единое целое. Он слышал обрывки разговоров взрослых, видел фотографии. Но наиболее свежим и красочным оказалось воспоминание о том, как на следующее утро отец сел на край его кровати и спустя пару минут, пока собирался с духом, сказал, что Профессора Эдварда Стоуна больше нет. Вместе с Профессором умерла частичка Дэвида, и он больше никогда не посещал уроки музыки где бы то ни было.
Мистер Розен еще раз окинул взором душераздирающую картину и побрел на первый этаж.
– Вот и ты, – старик сидел на диване, поглаживая кота. – Начал вспоминать?
– Да, – кивнул Дэвид, не решаясь подходить ближе.
– На тебе лица нет. Ты смотришь на меня, как на призрака. Хотя в какой-то мере так оно и есть. Давай же, иди сюда.
– Спасибо, я чуть постою.
– Как знаешь. Кажется, ты спрашивал, как они сошлись? Так вот. Они вместе подрабатывали в одном небольшом кафе, это вышло совершенно случайно…
– Там я их и встретил, – перебил старика Дэвид, – Они показались мне очень странными, но каждый по-своему. Сэйди была довольно мила, хоть и вела себя глупо, а Патрик показался мне забитым ботаником. Никогда бы не подумал, что он на такое способен.
– Внешность обманчива, мой мальчик. Встречая того или иного человека, мы не имеем ни малейшего понятия, что же творится внутри него. И вместо вопроса «Как дела?» следует задавать «Как у тебя на душе сегодня?», тогда получишь гораздо более значимый ответ, – о чем-то задумавшись, Профессор непроизвольно почесал то самое место, куда пришелся удар статуэтки. – Так вот! Я отвлекся. Не удивительно, что ты встретил их именно в кафе, ведь там все и началось. Насколько мне известно, первое время Сэйди не замечала Патрика, вернее, относилась к нему как к чему-то незначимому, но постепенно шаг за шагом, сталкиваясь во множестве мелочей, она прониклась к нему неким нежным чувством, которое назвала любовью.
– Но вы так не считаете?
– Ты долго будешь меня перебивать? – возмутился Профессор и хлопнул ладонью по подлокотнику.
– Простите, привычка. Я, когда работаю, так всегда делаю.
– И видимо, всех очень сильно бесишь?
– Случается, – Дэвид пожал плечами.
– Поначалу это была совершенно точно не любовь, а самая обычная жалость. Знаешь, на мой взгляд, жалость – одно из самых мерзких чувств. Я не говорю о жалости к одинокому щенку или плачущему ребенку. Я говорю о жалости, когда ты смотришь на кого-то и видишь того, кто слабее или хуже тебя, и поэтому ты хочешь обогреть его и приласкать. Когда ты смотришь на человека свысока. И здесь огромная разница с состраданием. Я считаю, что с Сэйди произошло именно это: она отдала Патрику свою душу из жалости, а он, подобно вампиру, напитался ей и обрел силу. И вот Сэйди-спасительница превратилась в Сэйди-рабыню. Конечно, там было место и для любви, но такой же изуродованной.
Пока Профессор говорил, Дэвид все-таки подошел и сел на край на дивана. Льюис бросил на него короткий взгляд, а затем вновь продолжил подставлять голову под руку старика.
– А что же было потом? Скажи, что ты вспомнил?